Николай Никонов - Собрание сочинений в 9 т. Т. 7. Весталка

Посмотрел еще ласковее.

— Вы, мамаша, простите, точно как мой папа. Ну, я не обижаюсь. Другое поколение. Иные категории мышления. Как сказал кто-то, иной нравственный императив. Вы все от идей идете. А я — от жизни. Я практик. Прагматик. Не ясно?

— Да почему же? А понятие императив создано Кантом. Нравственность же включает в себя и честность. Я думаю, что большинство живет как раз по этому императиву. По закону совести внутри нас.

— Кант? Вы, оказывается..

— Да уж договаривайте. Ну, считали, неграмотная. Интеллект амебы. Протоплазма?

Однако Жора не сконфузился. Лишь поиграл красивыми бровями.

— Знаете. Кант Кантом. А живут… Иной всю жизнь корпит — себе квартиры приличной не выбьет. И всем, кто лучше живет, завидует. Кляузы пишет. Анонимки строчит. Ну, если ему так нравится — пусть живет. Разрешаю. Я же не против. И к тому же никто ведь не заставляет вас платить два чирика, ну, то есть две десятки за какого-нибудь двухрублевого «Декамерона». Их же добровольно платят?

— И товарищ ваш добровольно берет?

— А как иначе? Вы странная женщина. Вы думаете, ехать в Молдавию, мотаться там, везти сюда, искать, тратить нервы, отпуск — ничего не стоит? А зачем, скажем, купцы всякие, первопроходцы шли?

— Расскажите лучше о чем-нибудь другом?

— О другом? Пожалуйста. Сейчас, знаете, во всем главное — транспорт. А я вот решил дачу строить. Вы посмотрите, сколько кругом всего лежит? Кирпич. Стройматериалы… И вот я решил: покупаю пока грузовой мотороллер..

— Разве такие в частные руки продают?

Посмотрел сожалеюще.

— Продают! Грузоподъемность до пятисот! Обещали достать. Через одну организацию договорился. Ну, вот, а мотороллер будет — я дворец отгрохаю бесплатно. Вот пример. Недавно иду: гляжу — шифер на крыше меняют. Сбрасывают. А шифер еще вполне. Подхожу, спрашиваю. «Мне сдадите?» — «Сколько надо?» — «Ну, листов двести». — «Неси две бутылки». Я подумал. Дорого. А у меня рябиновое вино есть. Из рябины делаю. В парках рябины навалом. Рядом собираю. Говорю им: «Домашнее вино есть!» — «Неси». Ну, принес им бидончик. И мне полтораста листиков. Еще нового половина. Целенького. Заскладировал. У меня в доме такой полуподвальчик. Где лестница. Можно и мотороллер поставить, и то-се. Ниша большая. Ну, договорился. Кирпича натаскал. Досок… Стройка рядом… Двери мне готовые, с коробкой, принесли. Начал делать. Там только стенку выложить, дверь вставил — готово. Работаю. Смотрю. Две бабы подходят из этого же подъезда. И вот такую собаку на меня растворили: да кто позволил! Да кто разрешил! Да убирайся! Ну, а я спокойно. Я — тихо. Кричать не люблю. Говорю: «Все-все! Не буду, не буду. Успокойтесь. А если сами хотите — в соседнем подъезде такая же ниша, не занята. Стройте себе!» Орут. Я ушел. А сам зявление — председателю кооператива. Коньячок с собой — и пошел! Он мужик пьющий. Все подписал. «Не возражаю». А я еще с этой бумагой весь дом обошел — все другие подъезды. Им-то что, не в их — подписали. Вот у меня и большинство. Все законно. Вы, кстати, кем работаете? Не врачом? А то у вас значок такой занятный. Может, подарите? Или договоримся? У меня приятель один, в торговле. На значках помешанный. У него такого нет. Ну, что, договоримся? Мы вятские, ребята хватские.

В Кирове он выгрузился.

И на этот раз дальше я ехала одна во всем купе. От Жоры-Георгия у меня разболелась голова, даже знобило. Прилегла. Долго было дурно. Но понемногу успокоилась. Поезд мчался. Качал вагон. Я снова села, глядела в окно. Пошли овражистые места с полями и перелесками, и большой дуб, может быть, уж последний из взобравшихся на предгорья Урала, долго провожал меня. Он стоял, как осиротелый воин, чуть наклонившись, в раздумье, приспустив к земле огромные черно-могучие и узловатые сучья-руки, в полуоблетелой листве, подставив грудь ветрам. И он навел меня снова на мысль, что есть понятия, гораздо большие, чем Я и МОЕ. Гораздо большие, вот они — солнце, светящее всем нам, земля, которая столько раз спасала меня, кормила меня, учила меня, и даже, может быть, вот этот многостолетний дуб в чистом поле, который один остался от леса и терпит, живет, красуется, последний, не ссеченный нуждой и войной, есть то, что люди называют правда, — истина, всегда возвышающая человека, дающая ему силы и верить, и терпеть, и надеяться, когда все кажется разбитым, а жизнь невыносимой. И есть мужество, качество только человека, которым он может противостоять любому злу, самой судьбе. И чем больше я вдумывалась в эту суть, ясней понимала: жизнь не кончается вместе со мной, все продолжается, и ее понесут дальше такие же, как я, и лучше меня. И дай бог, чтобы человек на Земле остался Человеком, во всей славе своей и во всем лучшем своем, что призвано хранить, рождать и спасать… Об этом, кажется, и шепчут мои плачущие губы.