Элена Ферранте - Те, кто уходит, и те, кто остается

Это желание так захватило меня, что я собиралась или ненадолго съездить в Неаполь с дочками, или пригласить ее с Дженнаро к нам, или предложить ей переписываться. Однажды я сказала ей об этом по телефону, но она меня не поддержала. Я рассказала ей о написанных женщинами книгах, которые читала, и о нашей группе. Она какое-то время слушала меня, а потом принялась хохотать: ну и название, «Женщина клиторальная и женщина вагинальная»! [14] Первый сборник Карлы Лонци, опубликованный в Милане в 1974 г., назывался «Плевать на Гегеля. Женщина клиторальная и женщина вагинальная и другие сочинения». Она не стеснялась в выражениях: «Ты что, Лену, совсем опупела? Удовлетворение, женский оргазм… Тебе что, заняться больше нечем? Мне бы, блин, твои заботы!» Она явно демонстрировала, что ее умишка недостаточно, чтобы обсуждать со мной то, что меня интересовало. В конце разговора она презрительно бросила мне: «Работай лучше, делай то, что умеешь хорошо делать, и не трать время на ерунду!» Теперь в ее голосе звучала злость. Я решила, что выбрала неудачный момент: ничего, позже еще раз попробую. Но так и не попробовала: то некогда было, то смелости не хватало. В конце концов я пришла к выводу, что сначала должна получше разобраться в себе, изучить свою женскую природу. Я всю жизнь старалась приобрести мужские способности и далеко в этом продвинулась. Мне казалось, что я должна знать все, со всем справляться. Но, если честно, что значила для меня политика, классовая борьба и так далее? Я просто хотела не ударить в грязь лицом перед мужчинами, всегда быть на высоте. На высоте чего? На высоте их ума, часто оборачивающегося совершенной глупостью. Сколько сил я потратила, заучивая их модные выражения — зачем? Я была продуктом своего образования: оно сформировало мой мозг, дало мне голос. На какие только тайные сделки с собой я не шла, лишь бы стать лучше всех. Но теперь, после немыслимых трудов, мне надо было выбросить из головы все, что я зазубрила. Мало того, близкое общение с Лилой заставляло меня изображать из себя то, чем я не являлась. Я была спаяна с ней: стоило мне от нее отдалиться, как я начинала ощущать себя калекой. Ни одной идеи, не внушенной Лилой. Ни единой мысли, которой я доверяла бы, не нуждаясь в ее поддержке. Ни единого образа. Мне было необходимо принять себя без оглядки на нее. Вот в чем была вся суть. Признать свою обыкновенность. Чем заняться? Снова попробовать писать? Но что, если писательство меня вовсе не увлекало? Что, если я просто выполняла чужое задание? Значит, не писать? Найти какую-нибудь работу? Или жить барыней, как выражалась мать? Запереть себя в доме. Или вообще бросить все это? Дом. Дочерей. Мужа.

Я сблизилась с Мариарозой. Мы часто перезванивались. Пьетро, заметив это, высказывал в адрес сестры все более презрительные замечания. Легкомысленная пустышка, представляющая опасность как для себя, так и для окружающих, в детстве и даже в юности она беспрестанно мучила его и доставляла сплошные неприятности родителям. Как-то вечером, когда я говорила с золовкой по телефону, он вышел из своей комнаты всклокоченный, с усталым лицом, прошел на кухню, что-то съел, пошутил с Деде, прислушиваясь к нашему разговору, и вдруг заорал: «Эта идиотка что, не догадывается, что сейчас время ужина?» Я извинилась перед Мариарозой и повесила трубку. «Все готово, — сказала я ему, — можно садиться за стол. И нечего так кричать». Он проворчал, что не понимает, как можно тратить кучу денег на междугородние переговоры ради того, чтобы слушать чушь, которую несет его сумасшедшая сестра. Я молча накрывала на стол. Он догадался, что я рассердилась, и с тревогой проговорил: «Ты тут ни при чем, это все Мариароза». С того вечера он начал просматривать книги, которые я читала, высмеивая подчеркнутые мной строки. «Не давай им забивать тебе голову этими глупостями», — говорил он и искал в феминистских манифестах и брошюрах нелогичные рассуждения.

Из-за этого мы однажды вечером крупно поссорились. Допускаю, что я перегнула палку, зато высказала ему все, что думала. «Ты очень любишь строить из себя великого человека, но всем, чего ты достиг, ты, как и Мариароза, обязан отцу и матери». Дальше случилось неожиданное: прямо на глазах у Деде он влепил мне пощечину.

Я умела держать удар лучше, чем он: мне в жизни досталось немало тумаков, тогда как он впервые кого-то ударил. Я увидела на его лице отвращение к тому, что он только что сделал. Бросив взгляд на дочь, Пьетро ушел из дома. Моя злость скоро перекипела. Спать я не пошла, ждала его. Он не возвращался, я волновалась. Что это, нервы? Недостаток отдыха? Или истинная его природа, погребенная под тысячами книг и хорошим образованием? Я еще раз убедилась, что плохо его знаю и не могу предугадать его действий. Может, он уже бросился в Арно или валяется где-нибудь пьяный, а может, уехал в Геную хныкать и искать защиты у мамочки. Ладно, хватит! Ты меня уже напугал! Тогда я поняла, что готова выбросить за порог все свои книги и все свои рассуждения. У меня росли две дочери, и я не собиралась принимать поспешных решений.