Сергей Кузнечихин - Седьмая жена Есенина

– Я так и думала.

– Ничего такого не думай, все будет нормально. А я прогуляться решил. Я тут поблизости обитаю. Ты же была у нас. Квантеру-то можно посмотреть?

– Конечно, только смотреть особо не на что.

– Не скажи. Свой угол для нашего брата, это очень важно. Может, и чаем угостишь?

– Даже с печеньем, догадалась купить по дороге с работы, – не хотела ябедничать, но сорвалось. – Потребовал, чтобы новоселье устраивала, а сам в загул.

– Какое вам новоселье. Вам обживаться надо, а не шоблу эту поить. Думаешь, они подарков натащат? Гнилая публика.

– Гонорары получил, и началось.

– Знаю. Заходил к нам долг вернуть. Меня-то дома не было, с однополчанином юные годы вспоминали. Каждый раз, как сойдемся…

Новость совсем по-другому высветила замерзание в подъезде, лишив Поэта последних оправданий, теперь она знала, что при первой же ссоре не сдержится и напомнит, и выскажет, не стесняясь обобщений. Но лауреату этого лучше не знать.

– А я думала, он с вами засиделся.

– Нет. С Верой Петровной моей болтал. Она в стишках не шибко петрит. На одну доску с Пушкиным его ставит.

– У него еще и Феликс есть.

– Который наших графоманов от триппера лечит.

– Не знаю, – засмущалась она, – может, и лечит. Он же венеролог.

– Знаком, не подумай дурного, хотя со всяким может случиться, – хохотнул и стрельнул в нее хитро прищуренным глазом.

Можно было и обидеться, но она решила подыграть.

– Вам, мужикам, виднее.

– Не я к нему приходил. Он ко мне за автографом. Вежливый парень, уважительный… даже с перебором. Но твой таких привечает. Любит, когда перед ним на цырлах стоят. Слушай, у меня тут коньячишко в кармане. Может, составишь компанию.

– Могу.

– По дороге прихватил. От бессонницы. – Он достал из пальто, которое пристроил на свободный стул, плоскую бутылочку. – Тут магазинчик через два дома, охотников на эти мерзавчики нет, а мне, как постоянному клиенту, в любое время: и утром до одиннадцати, и вечером после семи. Но твоему коньяк пока еще не по чину.

– Мне кажется, что бутылка – единственное существо, перед которым он забывает о своей гениальности.

– Распознала уже. Дуры вы, бабы, все-таки. – Он посмотрел на нее, не обиделась ли, и на всякий случай добавил: – Или святые.

– Святость – это не про меня.

– Не наговаривай на себя. Ты же понимаешь, на какую дорогу отважилась. Быть женою преуспевающего поэта непросто; терпеть его капризы, измены и прочие издержки славы, но там хоть самолюбие тешится. А непризнанный гений – это навсегда, это неизлечимо. Нормальный поэтишко, добившись кое-какого успеха, может успокоиться. А гению всегда будет мало.

– И все вокруг обязаны его жалеть и славить.

– А как бы ты хотела, – засмеялся и хитро сощурился, вглядываясь в нее, не столько изучая, сколько оценивая.

– Требует, чтобы все работали на него, нисколечко не задумываясь, что у нас, других, и своя жизнь имеется.

– Родить тебе надо, совсем по-другому смотреть будешь и на себя, и на гениев.

«От кого рожать?» – хотелось крикнуть ей.

И словно услышал.

– Только от него, пожалуй, забоишься.

Вроде и не спрашивал. Отвечать было необязательно. Да и не ждал он ответа. Мудрый старик. Впрочем, старик ли? С натяжкой можно сказать, что в отцы ей годится, но смотрит-то совсем не по-отечески. По-мужицки смотрит. Только в отличие от других стариков не заискивая, без пугливой похоти тайного страдальца. Смело смотрит, и эта смелость ничуть не коробит ее.

– Говорили, что у самой неплохо получается?

– Кто говорил?

– Да уж не твой, конечно. От твоего не дождешься, чтобы он другого поэта похвалил. Соколов распинался.

– Боюсь, что вам не понравится.

– А ты не бойся. Думаешь, старый пень замшел совсем?

– Да какой же вы старый.

– Уговорила, допустим, зрелый. Но не перезрел. Так что добро от дерьма отличить способен. Давай граммов по пятьдесят примем: тебе для смелости, а мне для чуткости – и в бой.

Слушал хорошо. Умно, словно зазывая. Увлеклась и еле заставила себя остановиться. Замолчала, и сразу же выползла на лицо глупая извиняющаяся улыбка. А чего, собственно, извиняться, если видела, что стихи дошли. И все равно. Переволновалась. Он молча плеснул в стаканы. Выпила, заела печенюшкой, пододвинула пачку на его край стола.

– Простите за несерьезную закуску, постараюсь исправиться.

– Ничего, я и рукавом могу. А ты молодец. Честно признаюсь – не ожидал.

– Спасибо, – пролепетала и почувствовала, что краснеет.