Сергей Кузнечихин - Седьмая жена Есенина

– Только пообещай, что извинишься перед ним.

– Ты что, меня совсем психом считаешь? Обязательно извинюсь. И все этот подлый спирт, я от него дурею, – потом усмехнулся, – к сожалению, не только от спирта. Ты меня тоже прости.

– Да ладно уж…

Когда вошли в подъезд лауреата, она сразу вспомнила неудачное восхождение. Собственно, и не забывала никогда, но возвращение на место происшествия, которое ощущалось чуть ли не лобным местом, резко усилило остроту. Вспомнила и Поэта, и «домработницу», их слова, интонации, мимику. До малейших подробностей. Вспомнила и остановилась.

– Давай лучше ты один сходишь, а я здесь постою.

– Смотри, как хочешь.

Даже уговаривать не стал. Согласие вылетело как выдох облегчения. Уверена была, и по лестнице-то побежал не для того, чтобы скорее возвратиться к ней, а оттого, что испугался, как бы не передумала. Стояла, уговаривала себя успокоиться, а в голову лезли его слова о «собачьем вальсе» и собачьих свадьбах. Так ведь стерпела. Сделала вид, что пропустила мимо ушей. Даже когда гости сбежали, ничего не сказала. Ни объяснений, ни извинений не потребовала. И он ни слова, ни полслова. Наверняка вообразил, что поставил бабу на место. Ночью с ласками лез, не постеснялся. И вытерпела, ублажила. И здесь ускакал расшаркиваться перед названой мамочкой. Представила ее куцую фигуру в дверном проеме, крепко сжатые бесцветные губы и поблагодарила себя, что отказалась подниматься – могли бы и второй раз за порог не пустить. И женишок снова бы не заступился. Стоит, наверное, хвастается, что сразу в двух журналах напечатали. А может, уже и на чашку чая соблазнился, духмяное варенье расхваливает или шанежки домашние; мастерица, наверное, шанежки-то печь. А капроновые чулки не самая лучшая одежда для времяпровождения в холодном подъезде. Часы забыла дома, но минут двадцать прошло как минимум, а он все чаевничал. Выйдет и начнет оправдываться, что неудобно было сразу уйти, старик, мол, разговорился, не убежишь, оборвав на полуслове. Лауреата обидеть нельзя, а ей обижаться не положено, статус не позволяет, торопиться ей некуда, великие дела ее не ждут. А попивая чаек на уютной кухоньке, трудно догадаться, что в подъезде собачий холод. Впрочем, собачий холод очень даже уместен после «собачьего вальса» и собачьих свадеб. В подъезд вошел солидный мужик в ондатровой шапке и в дубленке. Так не в фуфайке же ходить, если есть дубленка. В соседях у лауреата вполне может оказаться какой-нибудь инструктор горкома, а может и третий секретарь. Житель оглянулся, окинул оценивающим взглядом, но ничего не сказал. Сколько же чая может вместить желудок щупленького мужичонки. За час – чашек десять, не меньше. Где час, там и полтора. Женщина вошла в подъезд и тоже оглянулась. Инструктор – с любопытством, а эта – с подозрением. Прилично одетая женщина, так ведь и она не в обносках пока еще. По-хорошему надо было подняться и плюнуть ему в рожу. Он, конечно, расстроится, запьет после такого позора. Но «домработница» будет торжествовать.

До остановки она бежала, но не согрелась. И в теплом автобусе не чувствовала тепла. И дома знобило. Вспомнила, что водка, взятая для Феликса, осталась в ее сумочке. Достала холодную бутылку. Выдержка в подъезде водке пошла на пользу. В первый визит к лауреату в той же сумочке лежал коньяк. Переживала, глупенькая, боялась, что неправильно поймут. Напрасно мучилась – поняли как захотели. Налила полстакана и выпила, но опьянения не дождалась. Быстренько, почти без правки записала стихотворение. Сама не поняла, как получилось; ну ладно бы выплеснула о пытке прозябания в подъезде, или уж в пику еще не отпустившей боли сочинилось бы что-нибудь об июльском зное, в котором любовный пот заливает ее грудь, с откровенностью, которая привела бы Поэта в бешенство; так нет же, нарисовалась грустная картинка осеннего пляжа, наверное, та, над которой долгие годы мучается бедняга Феликс. Стихотворение получилось очень милое, с тонко подмеченными деталями, выплывшими непонятно откуда, но радости не было. Налила еще полстакана и заплакала. Застилая диван, с удивлением обнаружила, что ее шатает.

Когда услышала, как открывается дверь, отвернулась к стене и притворилась спящей, уверенная, что он увидит бутылку на кухонном столе и останется там. Но он, не раздеваясь, прошел в комнату и сдернул с нее одеяло.

– Отстань, ничтожество.

– Это кто здесь ничтожество? Бегаю по всему городу, ищу ее как последний идиот…