Леонид Шорохов - Володька-Освод

— Не было этого! Понял? Все забудь. Все тебе спьяну приснилось и привиделось. Не было этого. Ничего не было.

Сашка, жалко искривись плачущим ртом, попытался заглянуть в лицо родственнику.

— Приснилось? — с сумасшедшей надеждой прошептал он. — Привиделось? Не было?

— Не было! — твердо ответил Володька, не отворачивая потного лица. — Ничего не было!

К восьми утра Сагин уже сидел в своем лакированном кабинете.

Раннее солнце заливало мир ласковым светом и теплотой. Хлопотливые воробьи чирикали под застрехой конторской крыши. Тишиной и спокойствием начинался новый день.

И только в Володькиной голове все еще продолжалась темная, кровавая ночь.

Во дворе посиживал на завалинке Сашка. Он уже трижды совался будто бы по делу в Володькин кабинет, и на третий раз Сагин не выдержал жалкого вида шурьяка.

— Катись на двор! Чего ты возле меня толчешься? Сядь на завалинку и носа на улицу не высовывай! Крутишься тут! Развесил сопли…

Такой жуткий страх плескался в Сашкиных глазах, такая виноватость струилась от всей его погнутой фигуры, что у Володьки вконец упало сердце. Продаст, гаденыш… Разом продаст. Все на морде написано. И надавить не успеют, как расколется.

Шурьяка следовало сбыть с рук немедленно. Убитый вид его неизбежно возбуждал самые тяжелые подозрения. Но удалить Сашку с глаз было не менее опасно, чем держать рядом. Никто не мог гарантировать, что так жидко обделавшийся ночью родственничек, оставшись без присмотра, не побежит с доносом. Страх мог толкнуть его на все что угодно. Приходилось держать Сашку около себя и нет-нет да внушать ему, что все случившееся ночью есть видимость и сон.

Шурьяк по закоренелой привычке хотел было прибегнуть к старинному средству, но Володька вырвал из его дрожащих пальцев бутылку.

— Нашел время! Капли чтоб во рту не было.

И так у этого осла в голове не шибко, а тут еще зальет водярой остатки опилок. А ну как ляпнет спьяну одно глупое словечко — и каюк! Да, жидок, жидок оказался на расправу, на суровое мужское дело самый, почитай, близкий человек. А вдруг не настиг бы он шурьяка? Куда бы тот побег? Ведь куда-то же он навострил лыжи? Вот и выходило, что в «ментовскую». Что ж после этого с ним делать?

Только одна и оставалась надежда, что инспектор не скоро всплывет, а к тому времени шурьяк либо окончательно успокоится, либо… Володька нахмурился.

Сагин завозился в мягком кресле. Никак не удавалось сесть поудобнее. Томили душу две незадачи, о которых Володька, как ни старался не думать, ничего не получалось. Он с тяжелым вздохом полез в карман, достал маленькое, круглое зеркальце. В мутном стекле отразились знакомые бачки. С левой стороны, пониже курчавой поросли, на самом видном месте щеки багрово выделялась большущая ссадина.

Нехорошо, в который уже раз подумал Володька, — кабы не эта чепуха, насколько бы проще было. Вот, скажем, у Сани вся морда побита. Так мог же шурьяк один ночью по реке прокатиться? Мог на воде кой с кем с глазу на глаз потолковать? А Сагин в это самое время, допустим, в конторе спал, а? Мог же?.. Мог, и еще как мог, будь у Володьки рожа чиста. Трудновато бы Сашке с «ментами» объясняться, окажись Сагинская физиономия наутро нетронутым пасхальным яичком. Нехорошо, снова вздохнул Володька, пряча зеркальце. Сосущая пустота возникла под ложечкой.

Все утро Сагин мыл глиссер. Он прошелся тряпкой по широким алюминиевым бокам катера, протер весло, продраил речным песком и смоченной в бензине ветошью сверкающий острыми ребрами желтый винт. Сагин поморщился, припомнив, как с хлюпом, завывая от натуги, ревел двигатель глиссера, когда ножевые лопасти винта рубили под водой кровавое месиво, бывшее за минуту перед тем человеком.

Потом Володька, скинув с себя замазанное кровью ночное тряпье, перевязал обрывком бечевы и, затолкав внутрь камень, забросил подальше от берега. Шурьяку он велел сделать то же самое и вымыться мылом с головы до пят.

И тут только обнаружилось то второе, что томило Сагина все утро. Володька кинулся к шурьяку с белыми от ярости глазами:

— Что ж ты сразу не сказал, гад?

Сашка боком полез в воду, прикрывая руками голову.

— Я ж сам не увидел сразу, — плачущим голосом оправдывался он. — Только сейчас заметил.

Володька схватился за голову и начал раскачиваться, как помешанный.

— А ну, покажи!

Так и есть, половины плеча и груди с левой стороны тельняшки недоставало. На всей Акдарье, да и во всем городе маячили только две полосатые форменки — одна на шурьяке, другая на Володьке. Краешек ее, в синюю и белую полоску, годами выглядывал из расстегнутого ворота сагинского кителя. Тельник сросся с Володькой, как кожа.