Фридрих Дюрренматт - Лабиринты

С точки зрения драматурга, христианская система веры представляет собой одно из величайших достижений диалектической фантазии, сравнимое разве только с математикой. Если математика – это мышление понятиями и, следовательно, самая логичная система мышления, какую мы знаем, а противоречия в ней – это противоречия теории познания, то христианская догматика мыслит мифами и, таким образом, представляет собой самую парадоксальную систему мышления, какую мы знаем, противоречия которой – это противоречия метафизики. Если математические аксиомы, допустив хоть самое малое сомнение, перестают быть непоколебимыми (например, аксиома о параллельных прямых), то аксиомы, которые суть откровения Бога, подвергаются логическим операциям до тех пор, пока не достигается новое доказательство того самого мифа, от которого исходили в абстрагировании. Вся теология есть фантастический замкнутый круг, диалектическая спекуляция, которая все расширяется; так же как расширяющаяся Вселенная, она становится все более пустой, однако она непрестанно излучает догмы, такими были в нашем веке догма о том, что Мария во плоти пребывает на небесах, в прошлом веке – догма о непогрешимости папы как высшего авторитета и пастыря Церкви, да только с этой догмой Церковь сама себе сделала подножку и с тех пор спотыкается постоянно. Уже утвердив вознесение Марии, Католическая церковь присоединила ее, как Матерь Бога, к Троице – похоже, Троица вот-вот превратится в «Четверицу».

Но даже протестантской догматике приходится жать на аварийный тормоз логики, чтобы не учинить «Четверицу», это мы видим у Карла Барта. Ему ничто не доставляет таких хлопот, как «ничтожное», под которым он разумеет «злое»: просто потому, что считает себя, теолога, обязанным приписать «ничтожному» некое существование, хотя и сполна сознавая, что если Бог всемогущ, то не может быть никакого «ничто». Дальше Барт, понятно, приходит к выводу, что онтологическая взаимосвязь, в которой «Ничто» обладает реальностью, такова: «Ничтожное есть то, что неугодно Богу. Оно живет лишь тем, что оно есть нечто неугодное Богу. Но оно этим живет: по той причине и тем, что сильно не только благоволение Бога, но и неблаговоление Бога, каковое, следовательно, не может не иметь реального соответствия в мире. Реальное соответствие Божественного неблаговоления есть ничтожное». Отсюда Барт не делает дальнейших выводов. А то ему пришлось бы либо постулировать наряду с позитивным Святым Духом негативный Святой Дух и признать зло чем-то «внутрибожеским», либо объявить зло чем-то «внебожеским». Что он и сделал, однако лишь наполовину, так как заявление, что ничтожное – не существо, а только не-существо, отрицание милости Божией, хаос, – не удовлетворяет логике. Будь Барт последователен, он, не желая интеграции зла в Боге, должен был бы постулировать негативного Бога, антибога. Почему Барт вдруг говорит о враге, супостате, о ненормальном и безмерном и о противном как таковом и почему все это представляет собой «прежде всего и в первую очередь собственную проблему Бога»? Не страшный ли это мучительный сон Барта? И отчего, когда я думаю о Карле Барте, мне вспоминается мой отец? Почему отец так часто бился над загадкой греха, которому нет и не может быть отпущения? Отца мучил этот же страшный сон? Может быть, христианство – все-таки учение о двубожии, как утверждают некоторые гностики, и дьявол – негативный Бог, антибог? Может быть, все-таки прав народ, всегда понимавший христианство именно так? Страх дьявола был усилен тем, что человек должен быть уверен не только в своей смертности, но и в существовании ада и знать, что он, человек, исконно существо дурное, он стал дурным вследствие грехопадения Адама и Евы, и настолько дурным, что даже после смерти его ждет наказание в вечном огне ада. Однако грехопадение – и само по себе загадка, и сплошной парадокс. Бог же сотворил совершенный мир и совершенного человека, и человек был бессмертным, так как смерть – это расплата за грехи. Но совершенный человек, которому Бог по своей великой любви даровал свободу выбора – последовать или не последовать совету змия, то есть дал возможность выбирать между Богом и «чертом», не важно, что такое черт – «ставшее сущим неблаговоление Божие» или один из павших ангелов, стало быть, грехопадению человека предшествовало грехопадение ангелов, что бы под этим ни подразумевалось, – в общем, человек выбрал черта, после чего и человек, и все творения погубили себя и в наказание получили смерть. На основании мифа, который является перевернутой аксиомой веры, мы, собственно говоря, должны верить, что Богу было угодно совсем другое творение, не то, каким оно в итоге стало, а творение без смерти, а значит, творение без эволюции и, соответственно, без истории. Рай же вечен!