Виктор Пелевин - Числа

- Не до конца, - честно сказал Степа.

- Ну посмотрите. Вы, наверно, изучали в семинарии решения пятнадцатого съезда КПСС и сравнивали их с решениями шестнадцатого. Но уже тогда было ясно, что не будет, например, четыреста сорок третьего съезда КПСС. Сама эта цифра свидетельствовала о банкротстве проекта. И точно так же вряд ли наступит пятитысячный год от Рождества Христова, согласны? Когда этот год придет, его наверняка будет обозначать какое-нибудь другое число, куда более короткое, отсчитываемое от иной даты. Но мгновение, в котором это произойдет, будет тем же самым, что и сейчас. А это и есть дворец изначального Будды!

- Всяко может быть, - ответил Степа.

- Да, конечно. Вы хотите сказать, что формально у прихода Христа нет четкой даты. Но в христианстве, согласитесь, был своего рода эстетический и эсхатологический контур временной перспективы, в которой разворачивался проект. Это millenium, тысячелетие. Был один millenium. Ждали, ждали - никто не пришел. Был другой millenium. Ждали, ждали - не пришел. Теперь третий. Понятно ведь, что пятого не будет? Христианство, только не обижайтесь, давно проехало свой восьмидесятый год. Уже вовсю идет Олимпиада, понимаете? Чем больше проходит времени, тем меньше остается смысла в словах забытого языка, связанных синтаксисом, из которого давно испарилась жизнь. К тому же мне вообще не верится в существование святых книг.

- Вот это вы зря, - проворчал Степа, чтобы его покладистость не казалась подозрительной.

- Как? Вы не согласны? Но позвольте, слова всегда дуалистичны, субъектно-объектны. Разве нет?

Степа пожал плечами.

- Они способны отражать только концептуальное мышление, а там истина даже не ночевала. Слова в лучшем случае могут попытаться указать направление, и то примерно. Но можно ли считать святыней стрелку указателя с надписью «До святого один километр по воде босиком»? Или ржавый памятный знак с надписью «Здесь было чудо»? Священным, мне представляется, может быть только то, на что указывает стрелка! А?

- На все воля божья и промысел, - сказал Степа и перекрестился.

Попутчик хлопнул себя по ляжкам.

- Вы удивительный собеседник! - воскликнул он. - Молчун, а бьете в суть! Конечно. Я, как тантрист-агностик, понимаю это лучше других: дело в том, что поистине нет ничего такого, на что стрелка могла бы указать. Потому понятие святости можно применить только к самой стрелке. Его просто некуда больше повесить, ха-ха-ха! - Попутчик отбил ладонями по своему телу и ногам энергичную чечетку, от которой Степе захотелось выскочить в коридор. - Само понятие святости - тоже из области концепций, в которых путается заблудившийся ум! Поэтому в святом нет ничего святого, ха-ха-ха! И в том, что все обстоит именно так, можно увидеть промысел, да, вы тысячу раз правы. Но это очень тонкий аргумент, которого не поймет почти никто. Как приятно говорить с таким человеком! Давайте-ка за это выпьем! Я знаю, у вас есть в портфеле.

- Откуда знаете? - напрягся Степа. - Что, успели слазить?

- Что вы! Просто горлышко торчит. Я на него уже час смотрю, если честно. То на него, то на вас. Я бы в вагон-ресторан пошел. Но боюсь из купе выходить, сильно колбасит. Потеряюсь в пространстве. А не в пространстве, так во времени.

- Вам водки, - сказал Степа, поднялся и снял с крючка портфель. - Сейчас… Вот, пожалуйста.

- Спасибо, - сказал попутчик. - Очень кстати. А то меня, если честно признаться, еще и плющит. А от этого ночью только водка помогает…

Степу настигло омерзительнейшее озарение. Как он только не понял раньше? Попутчик наверняка нес всю эту пургу, лежа на двадцать девятом месте. Ведь двадцать восьмое было у него самого! Тогда, конечно, тогда чего удивляться… Полной уверенности, правда, не было - номеров он не проверял. Но интуиция подсказывала, что все именно так. Степа незаметно вынул из портфеля лингам и положил его рядом с собой, прикрыв одеялом.

«Бросится - застрелю», - подумал он.

Отвинтив пробку, попутчик налил себе полстакана, выпил и виновато посмотрел на Степу.

- Плюшит, - жалобно повторил он непонятное слово. - А сами?

- Благодарствуйте, - ответил Степа. - Я бы отдохнул.

Получив бутылку, попутчик забыл о теологических вопросах. Опять раздалось кваканье музыки в наушниках, а через короткое время - бульканье. Степа несколько успокоился. Попутчик слушал музыку так громко, что можно было узнать песню - «Besa me Mucho». Она показалась Степе малоросской жалобой на мучающих душу чертей - в пору было начать подвывать. Отвернувшись к стене, он стал думать, как опасно теперь ездить по железным дорогам и какие жуткие люди рыщут в потемках за границей обеспеченного мира. Потом он снова заснул. Сквозь сон до него доносилось тихое бормотание, словно попутчик шепотом начитывал однообразные стихи на незнакомом языке.