Виктор Пелевин - Числа

- Спайдермен-спайдермен, ра-ра-ра-ра, спайдермен!

«Все-таки я не самурай, - подумал Степа, чувствуя, как виски растекается по телу. - Самурай бы не нервничал. И елдак бы под рясой не прятал. Он бы ножом все сделал, из любви к искусству. И охранника бы тоже чикнул…»

Некоторое время он думал о японце из клипа, который произвел на него гораздо более сильное впечатление, чем сам фильм, виденный раньше. Показанный японцем трюк был круче цифровых прыжков с крыши на крышу. Всю жизнь вкалывать на бессмысленной работе, сжигая ежесуточные полчаса свободного времени на то, чтобы зайти в караоке-бар, растянуть лицо в добрую улыбку и спеть про «спайдермена» - для этого нужно было такое мистическое бесстрашие, по сравнению с которым все подвиги камикадзе казались детской комнатой. Кто это говорил, что в открытом обществе исчезает героизм? Сорос, что ли? Наоборот, подумал Степа, кроме чистого героизма там вообще ничего не остается.

Когда он вернулся в купе, там сидел попутчик, вошедший на одной из остановок. Это был коротко стриженный молодой человек с лицом, в котором сквозило что-то монголоидное. Одет он был в черное. На столике у окна стояла плоская фляжка водки, бутылка минеральной воды и стакан.

Вежливо поздоровавшись со Степой, попутчик кивнул на фляжку:

- Не желаете на сон грядущий?

- Благодарю, - сухо ответил Степа, лег на свое место и мысленно обматерил себя за то, что оставил портфель в пустом купе.

Попутчик вел себя беспокойно. Сначала он принялся ужинать и долго шуршал каким-то свертком, распространявшим по купе запах сырого осеннего леса и подмокших грибов. Выпив водки, он надел наушники, и до Степы сквозь стук колес стали долетать искаженные обрывки музыки.

Проснулся Степа от того, что кто-то трогал его за плечо. В купе было полутемно - горела только тусклая оранжевая лампочка-ночник.

И еще глаза попутчика.

Степа глянул на свой портфель - цел ли. Портфель благополучно висел на крючке в ногах. Он поглядел на столик. Фляжка с водкой была пуста. Сколько прошло времени, он не знал.

- Извините ради Бога, - заговорил попутчик, - вы, наверно, уже спали…

- Признаться, не без того, - ответил Степа. - Чем могу?

- У меня к вам просьба. Но я даже не знаю, как ее высказать, - мне очень неловко.

- Не стесняйтесь, - сказал Степа.

- Так редко случается встретить духовное лицо. Нельзя ли с вами чуть-чуть пообщаться? Мне очень нужно.

- А нельзя подождать до утра? - спросил Степа.

- Но мысли ведь не ждут, - возразил попутчик. - Они, знаете, туда-сюда, туда-сюда, - он показал руками. - Как волны в шторм. А пловец - ты. То есть в смысле я. А вокруг такие скалы, такие рифы… Я уже час на вас гляжу и думаю - позвать на помощь? Будить? Не будить?

В его быстрой жестикуляции было что-то такое, из-за чего Степе не захотелось перечить. Он уже понял, что наряд накладывает на него определенные обязательства, примерно как халат врача или милицейская фуражка. Осторожно переместившись в полусидячее положение, он спросил:

- И что же вас тревожит?

- Я издалека, ладно? Чтоб вы поняли, где меня искать.

- Ладно, - сказал Степа. - Попробуем найти.

- Вот скажите, почему, к примеру, распался и исчез Советский

Союз? Как вы думаете?

Степа пожал плечами.

- Промысел божий, - сказал он.

- Да, промысел божий, согласен. Но как он проявился в измерении человеческой души?

Степа снова пожал плечами.

- Не спешите, я попробую ответить. Что делали советские люди? Они строили коммунизм. Сначала казалось, что он наступит после революции. Потом эта дата стала отъезжать все дальше, и вскоре стала чем-то вроде горизонта. Сколько к нему ни иди, он все равно там же, где был. И тогда, в качестве последнего рубежа, датой наступления коммунизма был объявлен восьмидесятый год. Мы полетели к нему сквозь космос, под руководством КПСС, с песнями КСП, и, пока хоть осколок этой веры был жив, весь мир дрожал и удивлялся. Но в восьмидесятом году окончательно выяснилось, что вместо коммунизма будет Олимпиада. Все вокруг, как рассказывают современники, еще казалось железным и несокрушимым. Но всего через несколько лет это несокрушимое железо рассыпалось само. Именно потому, что исчез горизонт. Из материи ушел оживлявший ее дух.

Стало некуда идти, понимаете?

- Понимаю, - сказал Степа. Он решил говорить как можно меньше.

- Вы спросите, при чем здесь вы? Сейчас объясню. Вам не кажется, что есть прямая параллель между коммунистическим и христианским проектами? В том смысле, что оба существуют в исторической перспективе, и с течением времени их содержание выцветает, потому что исходная метафора видится со все большего расстояния? А в поле зрения каждый день попадает что-то новое. Чтобы быть христианином или коммунистом, надо каждое утро загружать в сознание громоздкий концептуальный аппарат, идеи которого были сформулированы в точке, уплывающей от нас все дальше. В этом их отличие от недоступного интеллекту закона Будды, дворцом и скрижалью которого является настоящее мгновение времени! С другой стороны, христианству тоже негде существовать, кроме как в одном из комнат этого дворца. Вот потому-то мы, тантристы-агностики, и говорим, что Будда - это в том числе и Христос, и Кришна. Но не только. Понимаете?