Эмили Бликер - Крушение

– Иди, позови девчонку. Еда почти готова.

Я внимательно гляжу на кусочки розовой плоти, постепенно утрачивающей прозрачность. А что, если Кент просто хочет избавиться от меня и съесть все сам? Нет, пойду лучше, позову Лиллиан. Не надо дразнить Кента – такта у него и так с чайную ложку, вдруг он не выдержит намеков?

Оттолкнув в сторону бревно – оно замыкает окружность, в которой мы развели огонь, – я иду туда, где наша лодка причалила к берегу день тому назад. Щурясь, смотрю туда, где берег закругляется, но Лиллиан не вижу. Разглядываю деревья, плот и снова край воды, прежде чем понимаю, наконец, где она.

Подгоняемый голодом и страхом перед тем, что, вернувшись, мы можем застать Кента за обгладыванием последних косточек жертвенной рыбешки, я бегу бегом к маленькому пляжу слева от нашего лагеря. Пробегая мимо рощицы пальм, замечаю ее. Она сидит на песчаном мысу, выдающемся в недружелюбный океан, и смотрит на воду. Ветер играет с длинными, одичавшими прядями ее волос. На ней шорты из обрезанных джинсов и верх от купальника, так что я ясно вижу ярко-красный шов, который бугрится на ее левой лопатке. Кент шил хорошо, но не слишком аккуратно, и, даже если ей повезет и она не подхватит инфекцию, шрам все равно останется ужасный.

Лиллиан выглядит такой одинокой – руки в карманах, расставленные ноги упираются в песок, – что кажется, будто она бросает вызов всему миру. Не знаю, о чем она сейчас думает, боюсь узнать. Сегодня я старался держаться от нее подальше. Я бы и от Кента тоже держался подальше, но от него никуда не денешься. Так тяжело видеть их возле себя все время и думать о своей прежней жизни, которая, может быть, никогда не вернется, и о том, что у меня больше нет на свете никого, кроме них двоих.

Пока Маргарет жила, Лиллиан была другой. В ней еще тлела упрямая надежда, которая греет каждого из нас и не дает опускать руки. Когда Кент завладел бутылкой с водой и стал выдавать всем по одной крышечке за раз, он заявил, что для Маргарет доли нет, потому что ее вода все равно выливается ей на лицо, а значит, тратится понапрасну. Лиллиан смолчала. Не кричала, не требовала вернуть ей воду, которая лежала у нее в рюкзаке и которой она, по доброте душевной, поделилась с нами. Нет – она просто разделила свою мизерную долю со свекровью.

Но когда мы увидели остров и убедились, что это не мираж и не галлюцинация в результате обезвоживания, Маргарет была уже почти мертва, и Лиллиан стала меняться.

Целый день мы толкали ногами плот, отдыхали, снова пытались грести, слабо полоща руками в воде, пока приливные волны не подхватили наконец наш плот и не понесли его на берег. Остров окружала узкая лента кораллового рифа, и, оттолкнувшись от нее пару раз, мы выгребли на песчаный пляж. Плот коснулся пляжа в тот самый миг, когда солнце скрылось в океане. Когда мы с Кентом вытащили его на сушу, чтобы не унесло волнами, я снова забрался внутрь, помочь Лиллиан выгрузить бесчувственную Маргарет. На берегу мы отыскали большой баньян, корни которого выгибались над землей так, что под ними образовалось что-то вроде небольшой комнаты, словно дерево потратило годы, готовясь именно к этому моменту. Комнатка была тесновата даже для двоих, поэтому я вернулся на пляж.

Темнота наступала стремительно, и едва мои ноги снова очутились в озерце соленой воды, плескавшемся на дне плота, как на меня вдруг навалилась тяжелая усталость. Я лег и тут же уснул. Несколько часов спустя меня разбудил холодный ветер и плеск волн, вылизывавших пляж. Кругом было темно. Точнее, черно.

– Лиллиан? Кент? Где вы? – позвал я.

Вдруг в темноте раздался звук, похожий на высокий, пронзительный вой, от которого у меня завибрировали барабанные перепонки. С каждым новым накатом воя меня сотрясала надежда. Что это? Двигатель? Или сирена? Нет. Это был не механический звук, его источником явно было что-то живое.

Все виденные мной программы «Энимал плэнет» пронеслись у меня перед глазами. Оказалось, что я помню преимущественно те, где показывали гигантских змей, ядовитых пауков и огромных крыс с горящими глазами.

Глубже зарывшись в постепенно оседающую надувную скамью, я надеялся, что двухфутовая преграда из обмякающего пластика сможет защитить меня от этого воя и того, что его производит. «Спи. Спи. Спи», – твердил я себе, но усталость, которая раньше свалила меня с ног не хуже анестезии, прошла, а этот вой, жалобный и неизбывный, не давал расслабиться. Облака съели звезды и луну, ночной ветер раскачивал пальмы; я стал думать, что, может быть, приближается еще один шторм. Похоже, природа твердо решила не дать нам выжить.