Ольга Славникова - 2017

– Деньги, деньги… Где они теперь, твои деньги? – Мать сердито повернулась и зашаркала на кухню, потряхивая мертвеньким, будто из кошачьего волоса скатанным шиньоном и роняя на пол железные шпильки.

Крылов, растерянный, побрел за ней. Он практически всю жизнь спрашивал себя, почему же ему не дано пожалеть эту чужую, но все-таки родившую его, все-таки много болеющую женщину. Из-за истории с тетушкой? Оттого ли, что не о чем с ней говорить? Или потому, что в неподлинном мире ее страдания притворны? Сегодня, как всегда, у Крылова не было ответа. По крайней мере напоследок – очень может быть, что вот сейчас он видит мать в последний раз – ему хотелось бы что-то почувствовать. И вдруг он узнал ту войлочную наколочку, что была сейчас пришпилена у матери на голове. Давно, роясь в поисках, кажется, ножниц, он увидел э т о в ящике трюмо – в том самом ящике, откуда много лет назад выкрал фотографию тетушки и развеял по ветру. Сухие пестренькие пряди, будто нарисованные то мягким, то твердым простым карандашом, были тем самым уроном, который мать, теряя шевелюру, складывала в желтую газетку. Тогда Крылова кольнуло от мысли, что такие волосы бывают в гробу; теперь он вдруг осознал, что мать, как могла, пыталась не терять себя – собирать себя и хранить на память, как хранят заветный локон близкого человека. Почему-то именно сегодня она решила принарядиться, приколоть шиньончик; в этом было что-то настолько живое и человеческое, что Крылову внезапно сделалось спокойно.

На кухне мать мешала что-то в лепечущей кастрюльке; черно-белая кошка, рисунком пятен похожая на толстую березу, мыла лапой хитрую морду, словно проверяя на всякий случай наличие рваного уха на круглой голове.

– Тут милиция приходила, – сказала мать, не оборачиваясь. – Спрашивали про тебя, но я их в дом не пустила без ордера. Так себе милиционеры, воробьи в очках.

Насчет денег вот что тебе скажу. Зря ты все оставил Тамарке своей. Ведь ты же был настоящий бандит, какие ездят на этих страшенных машинах, все в золоте. Мы с отцом сколько волновались за тебя. Так хоть богатым стал, а потом взял и все бросил!

От неожиданности Крылов с размаху сел на табурет. Вот, значит, какая версия жила все это время у матери в голове!

– Ну, чего смеешься? – Мать присела к столу, вытащила из кармана узловатое вязаньице, из другого кармана, оттопыренного клубком, потянула лысую нить. – В такое неспокойное время в Новосибирск едешь, так дело-то выгодное?

– Выгодное, мама, очень выгодное! – горячо заверил Крылов.

Тут же он понял, что не соврал, а сказал самую что ни на есть настоящую правду. И каким-то образом эта сказанная правда дала ему почувствовать, что он может и вернуться. Мать беззубо улыбалась отечным, почти младенческим лицом, и до Крылова дошло, что она все-таки выполнила главное назначение матери взрослого сына: на пороге неизвестности заставила поверить в возвращение домой.

– Ладно, так и быть, – сказала мать, степенно поправляя на плече дырявую шаль. – Поезжай, а деньги положи в зале. Не убрано тут у меня.

В комнате Крылова, которую мать называла залой, тоже было не убрано, но все-таки не очень мрачно за счет долговязого растения, бывшего незаметным и бесплодным, как старая электропроводка, и вдруг пустившего граммофонный, полосатый, словно на булавку приколотый цветок. Все тут было, как всегда, загромождено, пыльные вещи, стоило на них посмотреть, терялись в этих загромождениях, пропадали из глаз. Крылов озирался, прикидывая, куда бы положить конверт с деньгами, чтобы он не канул. Сперва решил пристроить на трюмо, где в водяных зеркальных створах словно завелась нитяная, полупрозрачная, серебристая живность, но подзеркальник оказался так завален курчавыми клубками распущенной шерсти, что страшно было трогать. Тогда Крылов расчистил с угла свой школьный, изрисованный чернилами письменный стол: на нем конверт белел отчетливо, видный от самых дверей. Когда же он обернулся напоследок, в сознании его с необыкновенной ясностью обрисовался план помещения: письменный стол на этом плане представлял собой тот самый, стоявший с последней надежностью, «почтовый квадрат».

Домой, к Фар иду, Крылов прибежал запыхавшись.

– Никто не звонил? – крикнул он от порога, сдирая плащ.

– Павел звонил, – отозвался Фарид, выходя в коридор. – Он сегодня увозит своих в Лосинково, там у него дом и огород с картошкой. Сказал, чтобы мы, когда будем возвращаться, выходили не в город, а прямо туда. – Фарид помолчал, держась за косяк, и добавил: – В Москве началось.