Иэн Бэнкс - Воронья дорога

Кто-то – всего лишь силуэт во мглистом кабинете, куда только из коридора проникало чуть-чуть света ночника,– неуверенно выдвинулся вперед, убрал нечто длинное, черное, тонкое с ушибленной спинки кресла. В тот миг, когда я соприкоснулся лопатками с ковром, неизвестный начал поворачиваться. Я пнул в ближайшее колено – эх, кабы в «мартенсе» была моя ступня! Да хоть бы и в «найке»!

Попал. Ночной визитер крякнул от боли.

Голос вроде мужской. Недруг пошатнулся, но тут же попер на меня, поднимая руку. Я перекатился, со всей остротой вдруг почувствовав себя голым и уязвимым. Наверху – грохот: металл и стекло. Я перевернулся на живот, уперся ладонями в пол, вскочил.

С потолка рушилось. Что-то глухо припечаталось к полу там, где я только что лежал. Я теперь был сбоку от неприятеля; он, шатаясь, подался вперед, поднял фомку, или чем он там отоварил половицу. Я саданул ногой, надеясь попасть в почку, а потом смотрел, как он кренится на бок. И тут меня шандарахнуло по макушке и по плечу, оглушило. Я шатнулся, ступня на ковре задела что-то твердое. Пока я стоял, качаясь и бестолково размахивая руками, из коридора хлынул свет и я смог кое-что разглядеть. Весь в черном. Перчатки, вязаный шлем. А комплекция…

– Дядя Ферг? – услышал я чей-то шепот. Похоже, что свой собственный.

– Прентис? – донесся откуда-то издали, из коридора, встревоженный женский голос.

Типчик напротив меня заколебался, но лишь на миг. Рука вскинулась. Я терял равновесие. Засеменил назад, чтобы не упасть, но не вышел трюк. Я обрушился на картотечный шкаф.

– Прентис! – закричала где-то вдали мама. А потом: – Джеймс! Назад!

Черный глянул в коридор, туда, где горел свет. Я уже почти завалился рядом со шкафом, но в последний момент ухватился за какие-то ящики, оглянулся на оставшегося посреди комнаты черного. В дверях – возня, с потолка сыплются искры. Я нашел опору в виде книжной полки, а на ней нащупал нечто ухватистое и увесистое. То ли пепельница, то ли ваза. Швырнул, услышал, как попало в туловище и отскочило на пол. Незваный гость – всего на секунду-другую, но мне показалось вечностью – нерешительно застыл, глядя то на меня, то в коридор. Где-то стукнула дверь, или мне послышалось? Нечленораздельно завопив – в точности как днем на холме,– я от полок, мимо картотечного шкафа, ринулся к столу, навалился на него животом и грудью, а черный устремился, снова занося руку, мне навстречу. И пока его рука опускалась, я сгреб клавиатуру, выдернул из гнезда и изо всех сил обрушил ее на непрошеного посетителя.

Треск был ужасающий – словно гроза, землетрясение и короткое замыкание на высоковольтной линии слились в дружном хоре. Все до единого стекла в окнах отозвались непривычным уху дребезжанием. Я стоял в темноте с пустыми руками, моргал, а черный неуклюже топал прочь, заслоняя собой свет.

Самочувствие у меня было – словами не передать. Руки, ноги и голова ныли и дрожали, но, ощупав последнюю, я крови не обнаружил. Звякнул телефон на столе, я снял трубку, обалдело поднес к уху.

– Вы какую службу вызываете? – спросил мужской голос.

– Полицию! – услышал я мамин крик.

– Извините.– Я положил трубку, оттолкнулся от стола, выпрямился. Споткнулся о бледные останки клавиатуры. Буквы, точно выбитые зубы, россыпью валялись округ. Нога наткнулась еще на что-то; я наклонился и поднял длинную железяку. Кое-как вскарабкался по лестнице, но лишь увидел захлопнувшуюся входную дверь.

Вновь закружилась голова. Я поплелся в кухню, обнаружил сломанный замок в двери, а на столе две красные канистры, полные бензина. Выглянул в коридор, не выпуская из руки железку, тяжесть которой начал ощущать только теперь, и крикнул:

– Мама! Мам, все в порядке. Кажется…

Тут пришлось сесть, потому как череп вдруг превратился в колокол, а слово «язык» применительно ко мне поменяло свое значение. В ушах зазвенело. Я положил на кухонный стол ладони, а на них положил голову и подождал, пока в ней угомонится эхо.

– Добро пожаловать в Аргайл,– сказал себе я.

Вспыхнул мучительно резкий свет. Мама принесла мне халат, набросила на плечи полотенце, дала переслащенного чаю. Помнится, я думал тогда о переслащенном чае и о папиной смерти и бубнил про флаг в своей ноге, а мама промывала мои ссадины и заклеивала их пластырем, и я недоумевал, чем это она так расстроена и почему у Джеймса испуганное лицо.

Вскоре приехали полицейские. Они мне показались такими большими, такими важными. Задали уйму вопросов. Позже наведался доктор Файф – растрепанный и под хмельком, явно еще не ложился, и я, помнится, выспрашивал, как у него дела-делишки, не шалит ли сердчишко.