Артур Таболов - Водяра

Версия следствия была на руку Шамилю, она означала, что никто не будет искать ни его, ни его друзей, исчезнувших из школы. Но о себе он не думал. Его сознание будто раздвоилось. Он сам разделился надвое. Один был прежним Шамилем, до Беслана, здравомыслящим политиком, умеющим просчитывать действия властей, понимающий побудительные мотивы этих действий. Целыми днями он сидел перед телевизором и перед монитором ноутбука, старательно вылавливая всю информацию, относящуюся к Беслану, даже самые ее крохи, даже нелепости, которыми всегда обрастает любое событие, не укладывающееся в рамки обыденного сознания. Телепередачи записывал на видеомагнитофон, компьютерную информацию сбрасывал на диски. Вызывали презрительную усмешку неумелые попытки Москвы перевести стрелку на международный терроризм. Среди убитых боевиков показали двух арабов и негра, но в арабах быстро опознали жителей ингушского селения Карабулак, а негр оказался трупом боевика, почерневшего на солнце. Обезумевшие от горя осетинские женщины разыскивали в больницах и в моргах детей, развешивали их фотографии на стенах школы. Шамиль понимал, почему среди них так мало мужчин, обычай предписывал мужчинам все сорок дней траура не выходить из домов. Что будет, когда кончится траур? Во что выльется отчаяние людей, род которых прервался под рухнувшими перекрытиями школьного спортзала, во всепожирающем огне пожара?

Весь мир отликнулся на беду маленького осетинского городка. На объявленные счета присылали деньги даже те, кто никогда не знал, что такое Осетия и плохо представлял себе, где вообще этот Кавказ. Без обычной волокиты были выделены серьезные средства из государственного бюджета для помощи пострадавшим. Шамиль понимал, с какой целью это делается: погрузить людей в быт, заставить забыться в заботах о памяти мертвых и здоровье живых, отвлечь от главного вопроса - почему случилось то, что случилось. Но это плохо получалось. Даже в тщательно отфильтрованной телевизионной и газетной информации о Беслане все чаще звучал вопрос: кто убил наших детей? Требовали отставки Дзосохова и всех силовых министров, требовали отставки президента Путина. Требовали женщины, в них пробудилось что-то неукротимое, как вырвавшая наружу стихия, грозное, как стихия, неподвластное уговорам и убеждениям, как стихия. Им не нужны были деньги, им не нужны были черноморские и средиземноморские курорты, приглашавшие для реабилитации всех пострадавших. Им нужна была правда. Они ее никогда не узнают, понимал Шамиль. Никогда.

В Ингушетии прошли быстротечные закрытые суды над обвиняемыми в покушении на президента Зязикова и нападении на Назрань. Двадцать шесть человек получили по двадцать лет строгого режима, человек тридцать, заподозренных в помощи боевикам, - до десяти лет лагерей. Шамиль воспринял эту информацию с удивившим его самого равнодушием. Он понял причину этого равнодушия: он уже не воспринимал все происходящее как политик. Политика в нем победил историк. Это историк Шамиль Рузаев, а не политик Шамиль Рузаев скрупулезно, как археолог черепки, собирал все сведения о Беслане, не зная, как он ими распорядится, но чувствуя, что это обязательно нужно сделать по свежим следам, пока события не стали расплываться в человеческой памяти, как воронки самых страшных сражений начинаются затягиваться сразу же после того, как умолкли последние взрывы.

Так было днем. Но стоило погаснуть экрану телевизора и компьютерному монитору, как в нем словно бы пробуждался совсем другой человек - тот Шамиль, который был в Беслане, который родил этот адский план и был обречен участвовать в его осуществлении с первой минуты до последней. Каждая минута растягивалась до бесконечности, тот ужас, который обуял загнанных в спортзал заложников, парализовал и его, вместе с ними он смотрел, как за ноги протаскивают по залу мужчину с простреленной головой и как тянется за ним по полу жуткий кровавый след. Вместе с ними он обливался потом и дышал мочой, вместе с ними терял сознание и приходил в себя с надеждой, что это был кошмарный сон, что он кончился. Но он не кончался, он длился и повторялся, повторялся и длился. Шамиль был в спортзале даже тогда, когда его в нем уже не было, в его ушах звучали страшные взрывы, которых он не слышал, на него валились балки потолочного перекрытия, и вонью горелого человеческого мяса были пропитаны его руки, одежда, вода, еда, мертвый телевизор и мертвый компьютер.