Максим Кантор - Азарт

– На какую тему? – спросил Август.

– Борьба Дон Кихота за свободу. Приглашаю тебя, – сказал поэт Августу, – на главную роль.

– Я не смогу играть Дон Кихота, – сказал тощий и длинный Август. – Разве я похож?

– Ты будешь играть Санчо Пансу. Дон Кихотом буду я. Вместо копья – автомат. А ты будешь олицетворять народ.

– И как это будет происходить?

– Ты выйдешь на сцену в слезах. Упадешь на колени. Будешь кричать: доколе, доколе! И проклинать тех, кто унижает сербский народ.

– Кто может унизить народ, – сказал Август, – кроме самого народа?

– Ну, вообще, всякие. Ты, главное, плачь погромче. Ходи по сцене и плачь. А потом упади на колени. А потом я приду с автоматом и гранатами. И прочту поэму борьбы и атаки.

– Цветкович, – спросил его Август, и я поразился строгости тона, – скажи: зачем тебе все это?

– Поэзия?

– Вообще – шум. Интервью, журналисты, концерты, суета, горлопанство. Автомат и гранаты. Зачем ты мельтешишь? Если бы ты хотел что-то важное рассказать, тогда я бы понял. Но ты просто транслируешь то, что происходит вокруг тебя. Ты – как телевизор. Усиливаешь шум, происходящий помимо твоей воли. Скажи: зачем?

Цветкович обиделся.

– По-твоему, борьба не нужна?

– За что бороться?

– За свободную Сербию!

– А кто вас захватил?

Жирный поэт молчал, готовился к ответу. Потом сказал значительно:

– Поэзия несет гармонию в мир, который сошел с ума.

– Какая глупость, – сказал Август. – Разве можно гармонизировать безумие? Это по определению невозможно.

Теперь-то, когда я уже слишком взрослый и обманы юности остались позади, я знаю отлично, что не только безумие, но и самая жизнь не подвластны гармонии. Никакая метафора не может передать жизни; в любом художественном образе имеется строй и порядок, а в жизни никакого порядка нет: жизнь – это хаос, который разные мыслители пытаются упорядочить той или иной конструкцией. Причем их конструкции образованы из того же самого хаоса и оттого рассыпаются на блуждающие атомы еще при жизни творцов. Поглядите на марксистов при Марксе, на христиан при Христе. Нет, порядок и образный строй невозможны в масштабах общества в принципе, и если вы способны выстроить собственную жизнь на ограниченном пространстве и в течение короткого времени – это уже немало. Попробуйте.

Именно по этой причине все утопии и преобразования задумывают в ограниченных пространствах – лучше всего на маленьком острове. Вот Платон, например, хотел построить нечто в Сиракузах, на Сицилии.

Есть печальное соответствие между масштабами территории, на которой требуется внедрить гармонию – и возможностью таковую внедрить. На кухне прибраться еще можно. У швейцарцев, говорят, получается прибраться в Швейцарии. А о большем пространстве и подумать нелепо. Вот и у Платона не получилось, хотя Сицилия не намного больше Швейцарии.

Поэт Боян Цветкович, впрочем, придерживался иного мнения. Он раздул парус живота, наполнил его ветром и веско сказал:

– Искусство – это парус, несущий корабль!

– Искусство – это колокол! – поддержал Йохан, который думал о банке из-под лосося.

– Парус несет нас в бой, колокол зовет на борьбу! Мы будем сражаться!

– Колокол зовет на молитву, а не на войну. На войну зовет труба, – сказал Август. – Ты перепутал.

– Пусть будет труба.

– Вот я и спрашиваю: не надоело дудеть?

– В этом назначение поэзии, – веско сказал Цветкович.

– В дудении?

– В катарсисе переживания, – сказал Цветкович, подумав. – Трубный звук, зовущий на битву, собирает и мобилизует тысячу воль.

– Зачем собирает? Зачем мобилизует? – спросил Август. – Чтобы стрелять?

– Деструкция, – сказала Присцилла, – творчеству необходима.

– Придется разрушить прежний порядок! – сказал Цветкович. – А потом будем строить новую жизнь.

– Давайте пропустим этап деструкции и сразу начнем строить. Штаны застегни для начала.

– Искусство разрушает стереотипы, – сказала Присцилла веско. И произнесла речь. Я не стану эту речь передавать – читатель легко найдет сносный эквивалент в любом журнале по современному искусству.

Август прервал ее.

– Все наоборот, – сказал он.

Суждения Августа всегда поражали простотой – как в случае доказательства бытия Божьего посредством анализа цен на обувь. С той же безапелляционностью он доказал нам бытие Божие анализом современного искусства. Прервав речь Присциллы («бурдье, бадье, фуке, малевич») капитан сказал:

– Вы напрасно усматриваете в авангарде разрушительное начало. Все прямо наоборот: авангард существует к утверждению вящей славы Господней.