– На какую тему? – спросил Август.
– Борьба Дон Кихота за свободу. Приглашаю тебя, – сказал поэт Августу, – на главную роль.
– Я не смогу играть Дон Кихота, – сказал тощий и длинный Август. – Разве я похож?
– Ты будешь играть Санчо Пансу. Дон Кихотом буду я. Вместо копья – автомат. А ты будешь олицетворять народ.
– И как это будет происходить?
– Ты выйдешь на сцену в слезах. Упадешь на колени. Будешь кричать: доколе, доколе! И проклинать тех, кто унижает сербский народ.
– Кто может унизить народ, – сказал Август, – кроме самого народа?
– Ну, вообще, всякие. Ты, главное, плачь погромче. Ходи по сцене и плачь. А потом упади на колени. А потом я приду с автоматом и гранатами. И прочту поэму борьбы и атаки.
– Цветкович, – спросил его Август, и я поразился строгости тона, – скажи: зачем тебе все это?
– Поэзия?
– Вообще – шум. Интервью, журналисты, концерты, суета, горлопанство. Автомат и гранаты. Зачем ты мельтешишь? Если бы ты хотел что-то важное рассказать, тогда я бы понял. Но ты просто транслируешь то, что происходит вокруг тебя. Ты – как телевизор. Усиливаешь шум, происходящий помимо твоей воли. Скажи: зачем?
Цветкович обиделся.
– По-твоему, борьба не нужна?
– За что бороться?
– За свободную Сербию!
– А кто вас захватил?
Жирный поэт молчал, готовился к ответу. Потом сказал значительно:
– Поэзия несет гармонию в мир, который сошел с ума.
– Какая глупость, – сказал Август. – Разве можно гармонизировать безумие? Это по определению невозможно.
Теперь-то, когда я уже слишком взрослый и обманы юности остались позади, я знаю отлично, что не только безумие, но и самая жизнь не подвластны гармонии. Никакая метафора не может передать жизни; в любом художественном образе имеется строй и порядок, а в жизни никакого порядка нет: жизнь – это хаос, который разные мыслители пытаются упорядочить той или иной конструкцией. Причем их конструкции образованы из того же самого хаоса и оттого рассыпаются на блуждающие атомы еще при жизни творцов. Поглядите на марксистов при Марксе, на христиан при Христе. Нет, порядок и образный строй невозможны в масштабах общества в принципе, и если вы способны выстроить собственную жизнь на ограниченном пространстве и в течение короткого времени – это уже немало. Попробуйте.
Именно по этой причине все утопии и преобразования задумывают в ограниченных пространствах – лучше всего на маленьком острове. Вот Платон, например, хотел построить нечто в Сиракузах, на Сицилии.
Есть печальное соответствие между масштабами территории, на которой требуется внедрить гармонию – и возможностью таковую внедрить. На кухне прибраться еще можно. У швейцарцев, говорят, получается прибраться в Швейцарии. А о большем пространстве и подумать нелепо. Вот и у Платона не получилось, хотя Сицилия не намного больше Швейцарии.
Поэт Боян Цветкович, впрочем, придерживался иного мнения. Он раздул парус живота, наполнил его ветром и веско сказал:
– Искусство – это парус, несущий корабль!
– Искусство – это колокол! – поддержал Йохан, который думал о банке из-под лосося.
– Парус несет нас в бой, колокол зовет на борьбу! Мы будем сражаться!
– Колокол зовет на молитву, а не на войну. На войну зовет труба, – сказал Август. – Ты перепутал.
– Пусть будет труба.
– Вот я и спрашиваю: не надоело дудеть?
– В этом назначение поэзии, – веско сказал Цветкович.
– В дудении?
– В катарсисе переживания, – сказал Цветкович, подумав. – Трубный звук, зовущий на битву, собирает и мобилизует тысячу воль.
– Зачем собирает? Зачем мобилизует? – спросил Август. – Чтобы стрелять?
– Деструкция, – сказала Присцилла, – творчеству необходима.
– Придется разрушить прежний порядок! – сказал Цветкович. – А потом будем строить новую жизнь.
– Давайте пропустим этап деструкции и сразу начнем строить. Штаны застегни для начала.
– Искусство разрушает стереотипы, – сказала Присцилла веско. И произнесла речь. Я не стану эту речь передавать – читатель легко найдет сносный эквивалент в любом журнале по современному искусству.
Август прервал ее.
– Все наоборот, – сказал он.
Суждения Августа всегда поражали простотой – как в случае доказательства бытия Божьего посредством анализа цен на обувь. С той же безапелляционностью он доказал нам бытие Божие анализом современного искусства. Прервав речь Присциллы («бурдье, бадье, фуке, малевич») капитан сказал:
– Вы напрасно усматриваете в авангарде разрушительное начало. Все прямо наоборот: авангард существует к утверждению вящей славы Господней.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу