Артуро Перес-Реверте - Боевые псы не пляшут [litres]

С этими словами он печально покивал. Потом сквозь открытую дверь посмотрел на луну, плывшую по черному небу.

– Знаешь что, Арап? Иногда я мечтаю уйти в горы куда-нибудь. Убраться отсюда, скрыться от людей… Носиться по полям в свое удовольствие, охотиться для пропитания… Вернуться к своим корням, понимаешь? Жить, как волки живут.

– Есть собаки, которые ведут такую жизнь.

– Это не то… Они – отверженные, брошенные хозяевами. Мало кто откажется от сытого, покойного житья сам, по доброй воле, а не потому, что обстоятельства вынудили.

– Кажется, мы все променяли на уют и покой.

– Именно так, – согласился дог. – Отказались от своей мечты. Забыли вкус приключений. Обуржуазились и старимся, лежа у камина или у калорифера, грызя хозяйские шлепанцы… Но только пока нас не выдернут из этого сна – и мы не кончим жизнь под колесами где-нибудь на шоссе или в каком-нибудь жутком месте вроде этого. Как мы с тобой.

Я скривил губы в саркастической усмешке:

– Или как наш друг Борис.

При упоминании о Красавчике дог зафыркал от удовольствия:

– Аф-аф-аф. Точно. Хоть бы меня кто решил уморить таким способом.

Он вернулся на рассвете. После его ухода я не сомкнул глаз, беспрерывно прокручивая в голове возможные варианты того, что произойдет на следующий день. Взвешивая «за» и «против», прикидывая, велика ли возможность встретить Тео на Живодерне. А также – есть ли у меня шансы на победу в схватке с другими собаками. Вот тут, бесшумный как тень, и появился дог и повалился у решетки.

– Еще кое-что разузнал, – сообщил он.

Мы лежали нос к носу. Луна изменила положение, и теперь в ангаре было совсем темно.

– Против тебя выставят собачку: порода – неаполитанский мастиф, вес – семьдесят пять кило. Таких еще называют «молосс». Крутая зверюга, кличка – Курций.

– Опытный боец?

– Не то слово. Ему четыре года, и он в самом расцвете. Дерется уже шесть месяцев. Неизменно побеждает.

Я сморщился. Мне еще не приходилось иметь дело с молоссами, но кое-что об этих псах мне в свое время прогавкал Агилюльфо. Бойцовые собаки, которые в старину несли караульную службу в римских крепостях. Мало чувствительны к боли.

– Тебе нелегко придется, Арап, – невесело сказал дог.

– А про моего дружка Тео ничего не известно?

– Отчего же… Известно. Планируют выпустить его после вашей пары против ротвейлера.

Да, завтра на Живодерне никому скучно не будет, подумал я холодно. И мало не покажется.

– А что ты мне скажешь про этого ротвейлера?

– Крепенький парнишка, хоть и молодой еще. Это может быть и достоинством, и недостатком, смотря с кем в пару его поставят. Он выходит на ринг во второй или третий раз. Весом примерно с тебя – полсотни человечьих кило. Кличка Рембо.

– Про Тео что-нибудь еще знаешь?

– Да нет, пожалуй… Но, по всему судя, он в отличной форме, потому что пережил уже несколько схваток. Все ставят на него, а не на ротвейлера.

– Репутация…

– Она.

Наступило молчание, которое прервал дог.

– Не строй иллюзий, Арап. Если даже ты выиграешь свою схватку, а родезиец свою – и это лучший вариант, – вы на ринге не встретитесь. В этот раз по крайней мере.

Я прикрыл глаза, размышляя. Нелегко было упорядочить мысли и навести на резкость картины, проплывавшие у меня в голове, но все же мало-помалу я сумел понять, чего хочу и как намерен поступать. Возник план.

– Все может быть, – проворчал я, сосредоточившись на ближайшем будущем. – Всякое может случиться.

Меня вывели из клетки затемно: солнце еще не взошло, и небо над крышами было свинцово и зловеще-серым.

Я успел приготовиться к тому, что меня ожидало, а потому стоически покорно шел с двумя провожатыми по бокам к фургону. В отдалении маячил неподвижный силуэт дога, безмолвно прощавшегося со мной.

Тут началось нечто забавное. По неведомой мне причине вдруг включилось «Гав-гав радио» – как если бы все обитатели Каньяда-Негра и Барранки поняли, что происходит, и принялись оповещать об этом друг друга. Сначала прозвучал чей-то одиночный лай с вопросительной интонацией, ему ответил другой, а потом уже отовсюду понеслось многоголосье – в хоре этом было не меньше двадцати барбосов. Залаяли даже те, кто никогда в жизни меня не видел, – тут я понял, что такое поневоле стать легендой. Арапа везут на Живодерню, гремел хор, вау-вау, будет бой, его ведут на ринг, гав, Арап будет драться. Удачи тебе, чемпион, лаяли одни, чтоб тебя там, сукиного сына, убийцу, прикончили, желали другие. И один только дог, издали наблюдавший за мной, хранил молчание.