Фридеберт Туглас - Золотой обруч

Снова на востоке заалел край неба, снова открылись облачные ворота перед драгоценным даром солнца. Опять проснулся день, новый день над большим городом, словно над стеклянной мельницей, чьи радужные крылья погружались в море солнечных искр. Новый день, карусельный, шарманочный день!

Звонили церковные колокола. Старухи в черных платьях, с черными книжками в руках, медленным шагом проходили по насыпям. Прошли старые девы с приютскими детьми, выстроенными попарно. Это шествие детей в бедных белых платьицах колыхалось по улицам словно невинная гусиная стая. Проезжали пасторы в черных балахонах и бархатных шапочках.

А Раннус сидел на прежнем месте. Он надеялся сегодня хорошенько попилить и освободиться. Но именно в воскресенье эта работа оказалась особенно опасной. Он устал, голод вгрызался в его внутренности, во рту скоплялась слюна, во всем теле чувствовалась слабость.

В полдень на берегу синего пруда заиграла музыка. На круглой сцене стояли люди в круглых шляпах, в одежде с золотым галуном. Медные трубы и никелевые инструменты сверкали в солнечном блеске. Барабаны и тарелки рассыпали металлический грохот.

В полдень на берегу пруда начали скопляться люди. Приходили юноши в высоких воротничках, с тросточками, в белых летних шляпах. Приходили молодые девушки в узких бархатных юбках, с красными зонтиками. С женами и детьми приходили почтенные горожане в длинных черных сюртуках.

Под распустившимися деревьями бульваров проезжал бесконечный ряд экипажей: красные автомобили, холеные лошади с каретами и колясками. В них сидели, развалившись, офицеры в сверкающих мундирах и господа в цилиндрах в обществе молодых женщин, погребенных под цветами, вуалями и яркими зонтиками.

И вся эта толпа на валах и бульварах гудела, кишела, смеялась и шутила в сладких волнах музыки, в огне весеннего солнца. Это было словно победное шествие весны и молодости, которое рассыпа́ло цветы и улыбки, гордое и беспечное, защищенное от горя и забот.

Держась руками за решетки, Раннус во все глаза глядел на все это. Это тоже была жизнь… ах, он успел забыть про нее, это тоже была жизнь! Этот пестрый карнавал, эта вертящаяся карусель — то была жизнь этих людей. А он лежал здесь, по другую сторону решетки, по другую сторону от человека с саблей, беспомощный, несвободный!

Почему эти другие могли разгуливать там — сытые, свободные, а он должен был лежать здесь, сгорая от мук голода, с языком, прилипшим к нёбу? Почему эти там имели дома, лошадей, женщин, а он здесь должен был мучиться, вечно без родного дома, без любви, без счастья?

Он с горечью отвернулся. Нет, на пустой желудок нельзя раздумывать. Добропорядочные мысли рождаются только на сытый желудок. У всех, кто сыт, бывают добропорядочные мысли. У всех, у кого добропорядочные мысли, сытые желудки. Ах, и он когда-то тосковал по сытому желудку и добропорядочным мыслям!

Но он не мог избавиться от мыслей. Некоторые вещи вспоминались так ясно, как бывает только перед смертью. Как нос у чахоточного все более заостряется, так и он все яснее начинал понимать вещи и бытие, нос его словно ощутил запах доброты, справедливости и добродетели. Но все это плохие запахи.

Кто был он? Проливал ли он когда-нибудь человеческую кровь и шел ли воровать с легким сердцем? Он был мелким, несмелым воришкой. Разве не приходилось ему, протягивая руку за чужим добром, переживать больше трудностей, чем косарям, получающим поденную плату? Что такое работа по сравнению с теми тревогами, которые он переживал?

Блаженны те, что находятся наверху! Блаженны богатые, гордые и почтенные. Блаженны те, кто ничего не делает и все же наслаждается; кто живет чужим трудом и кому все же поклоняются. Блаженны те, что живут насилием, словом божьим и глупостью!

Блаженны и те, что находятся на самом дне. Блаженны горбатые и сирые. Худо ли нищему! Он протягивает руку — и никто не ударит его по руке. Блажен тот, у кого выколоты глаза, оторваны ноги, поломаны кости, он имеет право протягивать руку за подаянием!

Но кровную несправедливость причиняют на этом свете тем, кто не может, не в состоянии защитить себя, — ворам, людям пропащим, шлюхам, тем, кто ушел из рая и не находит дороги обратно. Кровную обиду причиняют злым, падшим, порочным!

С болью и горечью Раннус слушал нежную музыку, она словно махала крыльями в синем воздухе. Танцующей мечтой, улыбчивой печалью на минуту повеяло от нее на праздничную толпу. И вдруг в уши Раннуса вторглись режущие звуки отчаяния: ужасна жизнь, безумна жизнь человека!