Ольга Покровская - Полцарства

– Паша, ты послушай меня! Мы со всем этим разберёмся. Мы что-нибудь придумаем, я тебе обещаю! – в ответ городил Саня. А с чем разберёмся? С новым ли приютом? Или с тем, чтобы «живое не пропадало»? – этими вопросами он не задавался, сосредоточившись на ближайшей цели – успокоить ребёнка.

Когда переезжали через реку, Саня немного опустил форточку. Тот самый ветер, что смешал на платформе мёд весны и дым вокзала, охладил вспотевший Пашкин лоб. Агнеска, вытянув морду, языком ловила поток прохлады. «Ну вот… – вздохнул Саня, заметив, что Пашка на его плече закрыл глаза. – Пусть отдохнёт, а дальше будем думать».

Разбежалась весна и запрыгнула в зелёное лето. Майские дни вывернули Москву с её бледной межсезонной изнанки на лицо. По всем дворам, где росло хотя бы одно дерево, пошёл густой зелёный шелест, зацвели клумбы, и сирень уже была на подходе. Всё это, словно впервые, увидел Саня, отправившись утром другого дня на работу. В небольшой перерыв между сменами ему предстоял визит к начальству. Сане была нужна неделя за свой счёт – заняться Ильёй Георгиевичем и попутно настроить Пашку на экзамены. Да и сам он, сказать по правде, в нынешнем состоянии не чувствовал себя вправе принимать пациентов.

Объясняя причины, он рассказал всё как есть: про собачий приют, про поджог и Пашкино разочарование в человечестве, и про деда с инфарктом. В ответ старший коллега посоветовал Александру Сергеевичу Спасёнову не взваливать на закорки планету, так уж сразу всю целиком, а ставить задачи по силам. Но отпуск всё-таки дал.

Выйдя из поликлиники, Саня по привычке пошёл через парк, свернул на орешниковую тропу и опомнился только у шахматного павильона.

За прошедшие сутки территория Полцарства изменилась неузнаваемо. Обгорелую сетку сняли, выкорчевали баскетбольный щит, а саму площадку, где жили в мире Пашкины питомцы, засыпали свежим песком. Исчезла лавочка, вместо качелей на берёзах болтались обрезки тросов. Зато у северной стены павильона расцвела черёмуха и укрыла пенистым кружевом осиротевший дом. Она белела в зелени леса торжественным воплощением всех праздников – Рождества и Воскресения, венчания и Дня Победы.

Поглядев на неё с волнением, как в ту невероятную ночь Пасхи, когда жизнь берёт верх над смертью, Саня собрался уже идти, как вдруг увидел слева от крыльца прислонённый к стене «мусор» – доску от качелей и старую смешную табличку «Приют “Полцарства”» с Пашкиным телефоном.

Саня поднял табличку. В последние месяцы она висела на двери бывшей спортбазы, где ночевал Джерик, потому и уцелела во время пожара, тогда как роскошная Асина вывеска, украшавшая загончик, сгорела.

Подхватив заодно и доску качелей, Саня решил, что поедет к Илье Георгиевичу чуть позже, а пока отнесёт реликвии на новую территорию. Да! Так будет правильно. После больницы они с Пашкой купят на строительном рынке трос и повесят качели за забором, в деревьях. А табличку прибьют, когда в новом приюте появится первая дверь. Он понимал, что всё это вряд ли вылечит Пашку. Но вдруг? Теперь годились все средства.

Саня не очень-то помнил, как добраться до участка, куда возил его Болек. Он решил, что пойдёт в сторону железной дороги, а там сообразит как-нибудь. Если же заплутает – позвонит брату.

С досками под мышкой, не имея привычки к использованию мобильных карт, он пошёл по наитию и через полчаса пути очутился в старом окраинном квартале. Он шагал мимо кирпичных пятиэтажек и послевоенных «немецких» домов с башенками и балкончиками. В тенистых дворах было тихо, только время от времени погрохатывала по-дачному электричка да гудели ветром зелёные волны деревьев. Высокие ясеневые и тополиные гребни ударялись о землю пеной зацветающей сирени. Кое-где резко, свежо пахло калиной. Лето грянуло, как духовой оркестр, и многое было в программе этого только начавшегося праздника. Никогда ещё, может, только в ранней юности, Саня не любовался так жизнью, как в тот день. И, странное дело, творящееся в ней зло не разрушало его любви к ней. Наоборот, любовь усиливалась, как это бывает, если дорогое существо попало в беду.

Раздумывая, что могло бы помочь Илье Георгиевичу прожить, скажем, ещё лет семь, и даже представив себе с хирургическим натурализмом его слабое, из последних сил рвущееся служить сердце, Саня свернул на параллельную улицу. Прошёл немного и почувствовал, как ноги сами собой замедляют ход. Шаг, ещё шаг – стоп.

Посреди тротуара на перекрещённых тенях деревьев Саня встал, как сломанные часы. Перехватил чуть не выпавшую из-под мышки доску качелей и огляделся. Незнакомый район, через полосу зелени – пятиэтажки. В окне первого этажа старик в тёплой кофте, похожий чем-то на Николая Артёмовича, смотрит на застопорившегося пешехода. Возле урны у магазина суетятся в извечном соседстве голуби и воробьи. На углу, под клейкой зеленью тополя – киоск мороженого.