Алексан Аракелян - Как написать письмо

Он отодвинул штору и посмотрел во двор. Бомжи ушли. Дождь. И два «мерседеса».

Он лег на матрас, закурил сигарету, закрыл глаза и забыл о том, что на улице дождь…

Стояли первые дни весны, снег еще не растаял. Он шел из школы в резиновых сапогах. Стволы сосен уже чувствовали весну, и под солнцем насыщались теплом.

Она жила рядом.

Все началось весной. Весна в Сибири недолгая, а зимы длинные. Ты ждешь слишком долго, пока проснется твое сердце. Когда оно просыпается, тебе хочется жить, вдыхая тепло, и ты берешь его отовсюду, где только можно. Потом ты будешь вечно путать, чего ты ищешь, любви или тепла, потому что они всегда приходят вместе. Два солнца и твое чувство, похожее на солнце.

Зимой он болел, поэтому его оставляли дома. Кроме маленькой однокомнатной квартирки, где они жили с мамой, у него была еще лестница подъезда, куда он мог выходить.

Они жили на седьмом этаже, и он поднимался на четырнадцатый, чтобы смотреть на сосны и на небо. А когда выйдешь из теплой комнаты и посмотришь на небо, оно тебе кажется таким же теплым. И тогда он полюбил небо.

Когда он в первый раз он услышал ее смех, не помнил. Это был смех из другого мира, мира, связанного с небом. С этого времени он каждый день старался посидеть на подоконнике в подъезде четырнадцатого этажа, чтобы снова услышать тот смех или звуки шагов, которые затихали на восьмом этаже.

Он будет ждать ее долго, боясь, что когда увидит, уйдет тепло. Ему было одиннадцать лет, а ей – пятнадцать. Он спустился с подоконника весной, чтобы встретить ее на лестнице. Она была уже без шапки, с распущенными по белой куртке волосами и синими, похожими на небо, глазами. Она почувствовала его взгляд, посмотрела на него и улыбнулась.

Ему надо было сделать только несколько шагов, чтобы спуститься и войти в другой мир, а он этого не сделал. Волна, которая в первый раз охватила его, была слишком теплой, после чего его сердце больше не хотело холода. Иногда она приходила одна, но все чаще с мальчиками, которые провожали ее до дверей.

Он бросил школу и поступил в художественное училище. Целыми днями пропадал в мастерской. Мысль о тепле была связана только с ней. Формы ему удавались лучше всех, но они были пусты. Когда он делал очередной бюст, скульптуру или композицию, они казались ему холодными, хотя рядом восхищались и называли его Роденом.

Вся его комната была завалена анатомическими атласами, картами, фанерой, гипсом и статуями, большими и маленькими. На день ему хватало банки кефира, булочки и много-много кофе.

Он не замечал, что волосы его уже спадали с плеч, а запах немытого тела преследовал его, куда бы он ни ходил. Мать уехала жить в деревню, чтобы как-то прокормить его. Она приезжала раз в неделю, чтобы привести в порядок квартиру и проветрить комнаты. Она загоняла его в душ и подпирала дверь щеткой. Грозила выселить из квартиры и увезти с собой в деревню. Это была угроза, которую он бы не смог бы вынести, потому что боялся потерять тепло.

Тогда он стриг себя почти налысо, брил голову и лицо, зная, что теперь у него будет как минимум полгода, пока волосы снова не отрастут, а значит, не будут ему мешать, и он забудет о них.

Телефон давно выключили за неуплату. Кефира в холодильнике не было, а в вазочке, где мать обычно оставляла деньги, было пусто. Он оделся, открыл дверь, чтобы выйти, хотя и не знал толком, куда пойдет. Он был растерян, потому что рядом не было мамы, той, которая до сих пор берегла его. Около двери лежал телеграмма: «Мать умерла, похороны 4го, приезжай».

«Что за день сегодня? – подумал он. Стоял с телеграммой в руке и гадал, что за день?. По лестнице поднималась женщина. Он с трудом, сквозь зубы, потому что мышцы лица не подчинялись, спросил: «Какое сегодня число? Она ответила: «Двенадцатое». Он повернулся и зашел обратно в квартиру.

Взял молоток и разбил все статуи. Бросил резец. Собрал рюкзак и несколько вещей, которые были еще почти новыми. Он знал, что сможет их продать и купить билет, возможно, что-то остается и на еду. Он хотел к маме и не совсем понимал, как это? Как может ее не быть?..

Он забыл то тепло, которое пытался найти все эти годы, но в нем всегда сидело другое. И он понимал, что может задохнуться без тепла той, которая берегла его и не допускала, чтобы холод коснулся сына.

Он помнил дом, выложенный из бревен, покосившийся и почти улегшийся с одной стороны на землю. Он зашел в аккуратно вымытые сени, увидел прибранную постель, посмотрел на мамин халат на вешалке, но не уловил запаха жизни, дающего надежду. Было пусто. На столе лежала пыль.