Валерий Юабов - Всё Начинается с Детства

Изготовление шпаргалок – искусство, как известно, достаточно древнее. Самая простая и самая удобная – бумажная «гармошка». Но довольно ненадежная: при малейшей неосторожности так и лезет в глаза. Очкарики нередко кладут шпаргалки в свои футляры для очков. Знавал я мальчишек, которые ухитрялись закладывать их в авторучки. Многие используют собственные ладони, а некоторым каллиграфам удается написать то, что нужно на ногтях. Правда, это годится не для сочинения, а, скажем, для математики. Хорошо девчонкам, у них полно возможностей: подол платья, изнанка школьного фартука, собственные ноги, наконец. Тут хоть целое сочинение пиши! В нашем классе непревзойденный специалист по этой части – Ира Умерова. Вон какая сидит спокойная и довольная. Можно не сомневаться: у нее все ляжки исписаны.

Конечно, любители чтения (и я в их числе) по сравнению с остальными чувствуют себя на сочинении довольно уверенно. Но экзамен есть экзамен, тем более выпускной. Сколько бы ни занимался, ни читал – все равно, в животе у тебя какое-то неприятное дрожание. К тому же, существует хорошо известный всем школьникам и студентам «закон подлости»: на экзамене тебя спрашивают тот материал, который знаешь хуже всего.

Со мной, например, так и случилось как-то на годовом экзамене по биологии. Я знал ее неплохо, был почти что отличником да и к экзамену готовился. Так нет же! Из тридцати билетов я выбрал именно тот самый… Этот билет № 5 я на всю жизнь запомнил. Там были и основы теории эволюции, и строение молекулы ДНК, и много еще дополнительных вопросов. В том числе – об опытах Менделя. Вот это я и позабыл.

«Зараза! Почему ты мне достался?» – думал я с отчаянием. И получил всего лишь четверку.

На сочинении, к счастью, никаких билетов не было, а тему я выбрал свободную. Какую – сейчас уже не помню. Как бы я ни любил читать, литература, как школьный предмет с его обязательными «железобетонными» формулировками особого интереса у меня не вызывала. А чаще – скуку. Ответишь, напишешь и тут же забудешь.

Беспокоило меня больше всего правописание, особенно пунктуация. Поэтому в левой ладони лежала у меня отличная шпаргалка-«гармошечка», куда я выписал все, что уместилось. Перелистывал я ее ручкой.

Делать это приходилось очень осторожно: впереди, у самой сцены, рядочком сидели учителя и зорко за нами наблюдали. Отчасти, правда, с благими намерениями: если что-то тебе неясно, можешь поднять руку и учитель придет на помощь. Но помощь-то будет пустяковая, по поводу какой-нибудь одной несчастной запятой, шпаргалку это не заменит. А загляни-ка в нее под перекрестными взглядами! К тому же, либо Валентина Павловна, либо другая преподавательница литературы медленно прохаживалась между рядами, поглядывая то вправо, то влево.

Я писал и писал, стараясь быть очень аккуратным (потому что уже переписывал с черновика начисто), помня о ладони, в которой лежала «гармошка», внимательно проверяя, правильно ли выразился, все ли расставлены запятые. Что еще, казалось бы, могло заполнять мою голову? Так нет же, стоило хоть на секунду отвлечься, как лезли совершенно другие мысли! Смешно – тему своего сочинения я давно позабыл, а о чем думал в это время – помню.

О том, например, что сижу в этом зале в последний раз. Ну, приду, конечно, на выпускной вечер, но вот ученика Юабова больше тут не будет. И в моем классе – тоже. Интересно, догадаются ли те, кто будет сидеть за моей партой, что за инициалы я на ней выцарапал? Р. К. – это Робинзон Крузо. А рядом – мои собственные, В. Ю., но очень затейливо сплетенные, сразу и не поймешь. То, взглянув на учителей (они уже немного устали и отвлекались, даже перешептывались), я думал: эти-то хоть свои. А в институте – там совсем будут чужие, незнакомые. И мне становилось страшно.

Институт… Эту дорожку я наметил еще два года назад, потому и оказался в девятом классе. Ведь если не хочешь учиться в высшей школе, к чему заканчивать десятилетку?

Так, по крайней мере, считали некоторые мои друзья, которые после восьмого выбрали профессиональное обучение, а то и сразу начали работать. Рустик Зинединов, например, пошел на стройку, где работал его отец. Несколько ребят поступили в технические школы учиться на слесарей, токарей.

Чем займутся мои кузены Ильюша и Яша Шааковы, понятно было уже давно. Их отец, дядя Миша, шофер, дело свое знал и любил, вообще был помешан на всякой технике. Сыновья пошли в него. У дяди Миши была собственная машина – старая «Победа», серая, с покатым задом. Ухаживали за ней, как вряд ли ухаживают за президентским лимузином. Когда, бывало, ни придешь к Шааковым, из-под машины торчат чьи-нибудь ноги: то дяди-Мишины, то дяди-Мишины и кого-то из мальчишек, то Яшкины или Ильюшины. Если нет их под машиной – значит, стоят, откинув капот и копаются в проводах и прочих внутренностях. И звенят ли они инструментами, лежа под машиной на спинах, или колдуют под капотом – непрерывно идет обсуждение очередной технической проблемы, так и сыплются один за другим термины и словечки, которые в ходу у водителей.