Андрей Дробот - Двенадцать месяцев восхождения

О невозвратном залете

Одна птичка очень любила летать, она летала среди лесов и полей, среди гор и зданий… Она весело пела и танцевала прямо на лету. Летала, летала, но однажды залетела в скворечник, и до того в этом скворечнике было сытно и тепло, что птичка перестала летать и петь, а начала делать ремонт в скворечнике, устилать его пухом, выводить и растить птенцов, заниматься еще множеством дел, о которых понятия не имела, когда просто летала. И до того увлеклась она скворечником, что забыла о полетах и пении, танцах и природе – все заменил ей скворечник.

Мораль состоит в том, чтобы в своих полетах мы никогда не залетали так далеко и безвозвратно, как эта птичка.

О бессмысленности споров с хищниками

Как-то одному барану волки вынесли нелепый приговор, оттяпали ему одну ногу, и у барана осталось только три. Не помню, за что оттяпали, суть не в этом, а в том, что баран, вместо того чтобы зализывать раны и оставить в покое волков, чей естественный аппетит и заключался в том, чтобы лишать баранов не только частей тела, но и жизни, принялся жаловаться на них.

В поисках справедливости, которые начал этот баран, не было ничего предосудительного, но начал он жаловаться на волков тем же волкам, которые имели, правда, более высокое положение в стае.

Смешно, конечно, объяснять волку, каким бы положением тот ни обладал, что грешно кушать баранов, в то время когда волки баранами и питаются. Ну не умирать же им всем, не лишаться же пищи и кормушки?! Однако надежда у барана была, и заключалась она в том, что баран рассчитывал найти среди волков, образно говоря, барана, который бы пожалел его, наказал бы волков, безвинно осудивших его, и вернул бы ему его ногу.

Баран – он и есть баран, что с него взять? Уж каким образом баран рассчитывал вернуть себе ногу, причем давно съеденную, – об этом баран не думал, но ему казалось, что ее можно где-то найти и как-то пришить. Вот таким бараном был этот баран, и, как всякий баран, он был очень упорным в достижении цели.

Писал, писал, писал наш баран… пока с подачи какого-то слегка оголодавшего волка, которому надоела переписка, ему не отгрызли еще одну ногу. С той поры баран ползает по земле на двух… Правда, он считает себя уже не бараном, а, как пострадавший за правду, кем-то духовно ближе к человеку, чем раньше, поскольку вышел на человеческий уровень хотя бы по количеству ног, но проклинает тот день, когда стал спорить с системой власти и тратить на это силы, поскольку остался бы тогда хотя бы на трех ногах.

Мораль состоит в том, что чем меньше споришь с теми, кто решает твою судьбу, и чем меньше их злишь, чем меньше обращаешь на себя внимание, тем сохраннее остаешься, правда, на четвереньках.

О недостойном внимания

Как-то закостенелый хулиганистый бомж, пребывая на железнодорожном вокзале, встретился глаза в глаза со Львом Толстым в одном закутке, какие присутствуют на вокзале. Вполне естественно, что бомж не читал произведения Льва Толстого, не знал его графского положения, но по простой одежде, какую носил Лев Толстой, и неухоженной бороде, бомж признал в нем своего, причем такого своего, у которого, пока не видит полиция, можно что-то и отобрать. Поэтому бомж высказал следующую вызывающую на драку фразу:

– Ну ты и дебил, бородач! Еще тот дебил! Таких дебилов, как ты, учить надо!

Бомж хотел спровоцировать Льва Толстого на возмущение, а потом навешать тому и обобрать. Такие оскорбления, конечно, любой человек воспринял бы вызовом, но только в данном случае бомж имел дело не с обычным человеком…

Лев Толстой, пока бомж говорил свою тираду, молча прошел мимо, будто и не заметил. И правильно сделал, потому что у бомжа в кармане был нож, и много чести было бы этому бомжу, если бы на него обратил внимание Лев Толстой.

В результате Лев Толстой написал еще много чего интересного, а тот бомж так и остался безвестным бомжом, не то что Дантес, убивший Пушкина.

Мораль состоит в том, что если вы в чем-то мастер и имеете имя, не стоит обращать внимание на слова тех, кто ниже вас по статусу, – живее будете.

О занятости, которая не может измениться

Как-то один инструмент, точивший детали и видевший в этом смысл жизни, остался без дела и заскучал. Может, постарел и износился, может, предприятие его ликвидировали, может, забыли о нем, а может – еще какая оказия приключилась, но остался инструмент без дела.

– Как жить, не пойму, помогите, – просил он всех, кто был рядом.