Эрик Бутаков - Выруба

Шайбу хотели наградить отпуском на Родину. Но особисты нашли следы двух человек к посту, их же следы за периметр в парк, обоссаный периметр, пустую бутылку (за постом в снегу) водки, обвертку печенья «Юбилейное», две автоматные гильзы… И только молодой врач полка, лейтенант Шугалей, не подтвердил факт употребления алкоголя (потому что теперь и старшина роты Павлов, и писарюга Захаров ему были обязаны по гроб жизни), и Шайбу простили за то, что он спас машину, бокс, парк, но не отправили на Родину, потому что были кой-какие подозрения.

Позже, как выяснилось, — это был первый раз, когда Саша Хамхаев сел за руль.

— Может, пойдем на улицу — здесь дышать нечем.

— Пойдем, — согласился Леха.

Развалившись на лавочках спортивного городка, который находился напротив выхода из казармы, парни смотрели в глубокое, черное, звездное небо и лёжа курили. Тёплая безлунная ночь. Пахло сырой травой. Никого, только огоньки их сигарет мерцали, да лаяли где-то вдали собаки. На улице — не души, будто и не в Армии вовсе. Вот так бы домой, с подружкой, в постель…

— Лёха, а у тебя приписное уже на руках? — спросил Аким.

— Да.

— Везёт тебе — можешь хоть сейчас перемахнуть через забор, сесть на автобус — и никто тебе слова не скажет. Свободен!

— Я это сделаю утром.

— Да, утром. А через месяц ты уже и забудешь, что такое Армия, а мы всё ещё будем долбится, и пропадет лето. А у тебя лето только начинается! Везет тебе.

— Ну, что я тебе могу сказать, малыш? Так-то оно так. Через год, в это же время, выйди на улицу, ляг на лавочку и вспомни наш разговор. Что скажешь?

— Через год я забуду наш разговор.

— Скорее всего. Вчера ты был на губе, сегодня — смотришь в небо, завтра — кто его знает где. А через год… Представляешь, как стрёмно тому, кто только призвался?

— Не представляю! И не хочу представлять — я это уже прошел! В учебке, на плацу, я смотрел в небо на пролетающие самолеты и ждал, когда же отслужу. Прикинь, голубое-голубое небо и там, в дали маленькая точка самолета и белый-белый шлейф за ним — полоска на небе. Я думал, как же там сейчас здорово, в этом самолете. Когда же я, вот так сяду и полечу куда-нибудь, где я свободен, где мне ни кто не приказывает и не нужно стоять на плацу и слушать команды. Казалось, это так далеко — я никогда до этого не дотяну. И грустно было, и, одновременно, прекрасно: небо и белая полоса! А под ногами холодный асфальт, и холодно — в учебке лишнего не оденешь — только то, что выдали. А впереди ещё два года! Два года! А над головой летит самолет, а в нём летят люди и они свободны, счастливы и летят, наверное, в теплые страны, где их и ждут, и любят, и рады. А ты стоишь тут и мерзнешь. Потом начнешь зачем-то маршировать. Причем я это делаю легко, а многие ублюдки не могут попасть в шаг, и мне приходится из-за них терять молодость на какие-то бесцельные марширования, чтобы наш долбаный капитан Корнов досрочно получил майора за высокие показатели. Я просился в Афган — воевать, так воевать! А они не пустили. И я, как дурак, промаршировал полгода на их холодном плацу. А когда сдох Брежнев, нас три дня с полным боекомплектом, не раздевая, держали в напряжении — ждали когда китайцы нападут. А потом приехали генералы, и мы втыкали срубленные ёлки в сугробы — с понтом, они здесь растут, и сапожными щетками чистили плац. А нас угнали в тайгу, чтобы мы не попадались на глаза, и мы в землянках прожили сутки, прежде чем вернулись. Кому это надо, Лёха. Сегодня я старшина, я добился максимума — чего можно добиться в Армии, я классно стреляю из танка, да из любого оружия, я уже тринадцать раз был в отпуске (а сколько ещё буду?), меня запросто пускают в секретку, многих офицеров я за пояс заткну, если надо будет, но я срочник. Мне долбиться ещё полгода, а я уже и так всё умею, но надо. Нахуя они меня забрали, скажи.

— Чтобы ты всё это понял, — ответил Лёха. — Тебе, просто, больше, чем другим везло.

Аким помолчал, а потом ответил:

— Наверное. Но разве это не показатель, не знак того, что я здесь нахер не нужен? Зачем я здесь? Чтобы понял через полтора года, что всё это можно пройти гораздо за меньший срок, если не терять время на разную хуетень, типа, нарядов по свинарнику? Ну, я понял это через полгода, год или раньше, а остальное время зачем?

— Знаешь, таких как ты тут единицы — многим и двух лет не хватает, чтобы понять, где лево, а где право. Чё ты удивляешься? Мало ты видел долбаебов, которые хуй от пальца отличить не могут? Сходи с Шайбой в столовую — сейчас там его наряд балдеет — увидишь. Мало не покажется!