Эрик Бутаков - Бульвар Постышева

— А я один раз в кабине «Боинга» был.

— Ну и как там?

— Отлично! Электроника кругом. Их там всего двое. Прикинь! — всего двое. Остальное все компьютер делает. И, кроме того, ещё и ручное управление есть, если компьютер из строя выйдет. Это они мне сами рассказали. Мы с сыном в Париж летели, в «Десней Ленд», а у нас на работе девчонка работает, так вот её брат, родной брат, на этом «Боинге» вторым пилотом был. Я его немного знал. Так вот, она ему сказала, что я лечу, а он, когда набрали высоту, вышел к нам и пригласил ребенку кабину показать. Ну, я и пошел с ним — мне же тоже интересно. Жена не пошла, осталась, нас и так двое пошло, а ей, наверное, тоже интересно было, но она осталась, а мы пошли. Там столько кнопок…и как они всё запоминаю, что зачем и почему горит. Сума сойдешь!

— Их этому, брат, много лет учат.

— Я понимаю, но всё равно, как-то не по себе, что человек способен всё это запомнить и не перепутать, если вдруг компьютер откажет. Интересная там такая штука внизу, как в машине между сиденьями. Там карта электронная и на ней показано, где мы сейчас летим. Подлетаем к какому-нибудь городу, на карте, бах, название «Вологда» на английском языке, и сколько до него и какая высота тоже кажется есть. Короче, мимо не проскочишь — самолет сам идет. Конь дорогу знает. И ещё какая-то лебедка. Это если шасси не выдвинул компьютер, так они в ручную лебедку мотают, чтобы колеса вылезли. Короче, всё предусмотрено. И уютно так, лампочки мигают, все видно впереди — классно. И совсем не страшно в кабине. Даже и мысли нет, что что-то произойдет, и машина не сработает. Вот в кабине хорошо. А в салоне страшно. Особенно если тряхнет.

— Да, когда трясет, я тоже не могу. И почему-то все время эта турбулентность начинается, когда ешь. И так не вкусно, а тут как тряхнет, так и жрать не хочется, кусок не лезет. А если уже жуёшь, так проглотить не можешь. И чай, как правило, на тебя расплещется. Хоть чуть-чуть, но, гад, всё равно, расплещется. Сидишь, держишь столик и ждешь, что сейчас трясти перестанет. Я ненавижу турбулентность. Мне всегда не хорошо. И ещё ненавижу, когда на посадку идешь, и если плохая погода, приходится в облака нырять. Вот там трясет. Так трясет, что… И земли не видно. Думаешь, как сейчас хряснится в землю…

— Или в дом.

— …Или в дом. И пока сам этот дом, эти дома или огни (если ночью) не увидишь, так и сидишь, сжавшись, молишься и в окно пялишься, шея затекает. А если ещё и не у окна сидишь, так соседка обязательно наклоняется туда же, куда и ты. И ты смотришь постоянно через неё, меняя положение, а она все равно откидывается назад и опять все загораживает, сволочь такая. Пока дома не увидишь и трясет — хреново. А потом ждешь, как он землю будет касаться. И молишься.

— Да, садиться в таких условиях, действительно, хреново. Я тоже этого не люблю. А я вот один раз взлетал из Москвы, вот там точно было хреново, хуже, чем садиться. Это я про дом вспомнил. В октябре это, по-моему, было. Ну, да, где-то в октябре — в Москве климат другой. Короче ночь уже, ну темно уже, хотя часов девять или десять, но темно, садят нас в самолет. Другие рейсы обратно везут, откладывают, а нас — в самолет. Тоже, вроде, ничего — сидеть в порту радости мало, но когда к самолету подвезли, мало не показалось. Пурга метет! Снег! Липкий, как в Москве бывает, заметает всё: полосу заметает, и самолет заметает. А нас у трапа держат, посадочные талоны проверяют, мы все злые и в самолет залазим мокрые и в снегу. Слякоть в салоне, вонь от мокрого пиджака и пота, но всё равно расселись и сидим. Сидим, чего-то, сидим и вдруг чувствуем, что по самолету какая-то струя бьёт. Что такое?! Стюардесса говори, это нас такой специально жидкостью поливают, чтобы снег к самолету не прилипал. В окно поглядели — точно, стоит машина-водовозка, и мужик залез и сверху из шланга поливает. Одну сторону хорошо проливает, на другую через самолет пытается струю подать. А ему, видимо, другой мужик с той стороны подсказывает: видно, что он с кем-то там переговаривается. Точнее, тоже орет — снег же и пурга. Короче, пролил он, и поехали мы на полосу, на взлет. Я смотрю, а полоса-то вся белая, в снегу. И, как пить дать, наверное, скользкая. Как он разбегаться будет? Лучше бы уж отложили. Но не тут-то было, он, как заревет, рванулся и побежал. А стюардессы тоже сели и пристегнулись. Так их вообще во время взлета не видишь, а тут, как специально, напротив сели и пристегнулись. И бледные какие-то сидят. Не по себе стало. А самолет, раз, и оторвался и пошел набирать высоту, а турбины орут, как бешенные, тянут, тянут…и вдруг, хоп, тишина, и мы валимся на правый бок. Всё. Ничего не сделаешь. Задохнулся я. Чувствую — в сиденье вжало. В свободном полете падаем. Как на американских горках — падаешь и всё. Но там-то знаешь, что потом подъем будет, просто падать неприятно и дух захватывает, а тут всё — падаешь и всё! Я мысленно прикидываю, сколько мы уже успели набрать, где находятся дома, на которые мы валимся. А там же высотки. Думаю, как сейчас крыша этой высотки проломает фюзеляж, в каком месте? Успею я её увидеть или сразу шторки упадут? Лучше пусть сразу, чтобы ничего не почувствовал, а то ещё обрежет напополам, а я ещё падаю, а уже мучаюсь от боли. Или хуже того, только ноги оборвет — боль нестерпимая, кости торчат, а ты ещё падаешь, и выхода нет — всё равно конец. Но тут он вдруг как опять заревел и попер, попер вверх, попер вверх, выправляться стал и, слава Богу, выпрямился, и пошел набирать высоту. И набрал. И трясти перестало. А потом табло отключили и стюардессы отстегнулись. А мужики ломанулись в туалет курить. Эти орут: курить на борту запрещено. А им в ответ орут, что с таким взлетом идут они на хер. Короче, пока все успокоились, ещё много времени прошло. И все напились, всё, что было в авиамагазине — всю водку и всё остальное, выпили. Я тоже напился коньяку. И курил в туалете. Пьяный в дрызь домой прилетел. Вот тебе и полили машину, козлы! С одной стороны. Как раз правый борт-то он и не пролил, как следует, урод!