Елена Попова - Восхождение Зенты

Ира У. вошла в двери “Благой вести”, даже не посмотрев в их сторону, и тревога в глазах Иващенко улеглась.

— Вообще, мы могли бы как-нибудь встретиться, — сказал Иващенко. — Вы мне понравились еще в бане.

— Вы тоже мне понравились, — сказала Зента и вышла из машины.

Жена Угорацкого возглавляла большой, разветвленный общественный фонд с длинным перечнем опекаемых им лиц, куда входили матери, дети, старики, вдовы и даже такая странная разновидность вдов, как вдовы-художницы. Начало этому виду — вдов-художниц — положила художница Коркина. О том, что она художница, знали все, и справку об этом она, конечно, имела. В том же, что она — вдова, многие сомневались, зная совершенно достоверно, что замужем она никогда не была. Но художница Коркина никому не делала зла, мелкие грешки ей прощались, к тому же она была вся такая худенькая, такая жалкенькая и голосок у нее был, как у птички. Была бы она крупная, толстая, большая, щекастая — тогда дело другое. А вот маленькой, жалкенькой, худенькой (прямы пути человеческого сострадания!) и пошли навстречу, выплачивая ежемесячное пособие как художнице-вдове.

И придя на встречу с г-жой Угорацкой, рядом с ее кабинетом Зента столкнулась лицом к лицу с художницей Коркиной. Та с загадочной и нежной улыбкой на лице несла в своей потертой сумочке свое ежемесячное пособие. Увидав Зенту, художница Коркина была очень поражена и испытала даже нечто вроде небольшого стресса. Во всяком случае, она не побежала по магазинам, как это делала всегда, когда получала пособие, чтобы купить себе что-то особенно вкусненькое, особенно сладенькое, а потом тихо съесть в укромном уголке своей мастерской, сгрызть, обсосать, мелко-мелко жуя своим малозубым ртом. Тихо-тихо, как сладострастная, плотоядная мышка. Нет! Взволнованная встречей с Зентой, художница Коркина побежала к Поделковой, и они долго обсуждали это событие и пили чай с сушками. Поделкова сидела на мели, но, конечно, кое-что посущественнее сушек у нее было. И хоть она не знала, что в сумочке приятельницы лежит заветное пособие художницы-вдовы, делиться последним с художницей Коркиной ей почему-то не хотелось . Не так давно сошла вода, все жили туго, это ее оправдывало.

В это утро голова г-жи Угорацкой была забита всякой всячиной, как и сумочка, которую ее старая подруга когда-то называла “собачьим ящиком”. В ее “собачьем ящике” было все — деньги, талоны, бесчисленные свежие и просроченные квитанции, ключи, носовой платок, духи, скрепки, кнопки, таблетки от головной боли, записная книжка, пудра, помада, расческа, огрызок шоколадки и даже кусок хозяйственного мыла, купленный месяц назад и почему-то забытый…

Довольно долго не выходила из головы Угорацкой кухонная занавеска. Был выбор. Выбор — страшное дело! Нравилась голубая, французская, в мелкую-мелкую крапинку, но можно было и салатовую под цвет обоев. Потом место занавески в голове г-жи Угорацкой уступила прихожая. Г-жа Угорацкая уже долго не могла решить — покупать ли новую прихожую в новую прихожую. Вчера она видела одну в мебельном магазине, и та ей очень понравилась. Недавно они въехали в новую квартиру (в тот самый дом, который вырос напротив дома Иры У. и ее дочки и на отделку которого пошли деньги, выделенные на библиотеки), и в новой квартире все еще не было окончательно продумано и прибито.

Итак, какое-то время Угорацкая думала о прихожей, потом о занавеске и прихожей одновременно. Потом неожиданно пришла мысль о том, что вчера она купила немного подкисший творог, и, значит, сегодня к нему надо добавить соды и попробовать немедленно что-то из него сделать. Выбрасывать еду для нее было немыслимо, если бы такое случилось, у нее стало бы плохо с сердцем.

За время всех этих мыслей и думаний г-жа Угорацкая подписала несколько бумаг. При этом лицо ее выражало не просто озабоченность, а какую-то особенно важную государственную мысль. Поэтому секретарша, преданная ей довольно-таки ограниченная женщина, в прошлом учительница физики, входила к ней благоговейно и на цыпочках.

Наконец к мыслям о занавеске, прихожей, твороге, к мыслям о погоде, сегодняшнем ужине, строптивом характере младшей дочери прибавилась мысль о том, что у ее мужа появилась новая, довольно-таки привлекательная секретарша. Эта мысль оказалась самой неуютной и в то же время самой активной и быстренько-быстренько стала разрастаться и вытеснять все остальные мысли за грань ее сознания в подсознание. Настроение г-жи Угорацкой быстро ухудшалось. В этот момент и появилась Зента. Конечно, она не объявилась вот так, с бухты-барахты, о ней было доложено честь по чести, и пока Зента входила, с лица г-жи Угорацкой исчезали следы глубоких, государственных мыслей, а появилась радостная, любопытная, радушная улыбка в сущности неплохого, доброго человека.