Лариса Порхун - Женский клуб [калибрятина]

Думаю, не сильно ошибусь, если предположу, что утром дядя Коля выйдет на кухню поставить свой огромный, тёмно-зелёный чайник с изогнутым носиком и отбитой в нескольких местах эмалью, и ничуть не удивится наличию в холодильнике сыра, колбасы и свежей выпечки. А также новой пачке чая на крышке старого буфета у плиты, потому что даже не вспомнит, что накануне вечером у него кто-то был… А может просто потому что дядя Коля живёт на свете очень долго, и видел за свою жизнь достаточно, чтобы уже давно перестать чему-либо удивляться.

Так вот, когда я думала о предстоящем вечере, у меня улучшалось не только настроение, но и повышался, в общем и целом, жизненный тонус. Я просто чувствовала это! Изменялся в сторону проникновенной бархатистости даже мой голос, розовели щёки, блестели глаза. Особенно явственно почему-то это происходило во время работы, возможно из-за контраста, так как работу свою я не любила, а наши со Светкой встречи, совсем наоборот. Но вот в этом состоянии приподнятого и радостного ожидания, я на время забывала о том, что преподавательская деятельность не доставляет мне ровным счётом никакого удовольствия и читала лекции на одном дыхании. Я была убедительна, остроумна, красноречива и находчива. И будто сами собой всплывали, как нельзя, кстати, интересные факты и припоминались нужные цифры. Я апеллировала яркими примерами, приводила настолько весомые аргументы, что это приводило в восторг меня саму. Но моё вдохновение подпитывалось не этими чёрными, карими, иногда голубыми и совсем редко зелёными глазами, смотревших на меня с изумлением, подозрением или любопытством… Иногда завороженно и недоверчиво, но никогда безучастно… Незаинтересованных или пустых глаз не было вообще в периоды этого моего экзальтированного состояния. И, понятно, что вдохновляли меня вовсе не эти склонённые над столом и тёмные, как правило, макушки моих студентов, тщетно старающихся законспектировать моё пламенное выступление. Вовсе не они питали этот благодатный и вдохновенный источник, нет… Он брал своё начало отнюдь не в этой аудитории, и даже не в этом здании, а значительно дальше… Далеко за его пределами… Он там, где можно будет потягивая со смаком креплённое вино, или маханув стопку водки/коньяка, спокойно закурить, и не напрягаясь слушать Светкин незатейливый трёп, вальяжно откинувшись к стене, неторопливо дождавшись своей очереди, поделиться тем, что кажется таким важным и глубоким на этом отрезке времени. И так тепло, так хорошо становится на душе. Так приятно сидеть вполоборота за маленьким кухонным столиком, с прорвавшейся на углах клеёнкой, – Надо будет в следующий раз купить дяде Коле новую, – читает Светка мои мысли, проследив за направлением взгляда. Я киваю, улыбаясь масленичными глазами, и почти люблю её в этот самый момент. И я там, где можно смотреть в дядь Колино окно, с потрескавшейся деревянной рамой, одновременно слушая, то возмущённый, то ровный, то ликующий голос, в зависимости от того, что она рассказывает и покачивать головой в такт её словам. А за окном то вздрагивает пожелтевшей листвой молодое деревце под несильным, но докучливым осенним дождём, то в свете фонаря, что как раз напротив старого окна старого дяди Коли, мелькают редкие снежинки, и мыслями уносишься далеко-далеко, пока Светкин голос, вдруг резко перейдя в совершенно другую тональность, возвращает меня снова в настоящее время какой-нибудь заезженной шуткой:

– Ну что, хорошие люди посидят-посидят, да и выпьют, верно?

Но оказалось, что в этот раз Светка, предлагая собраться узким кругом, имела в виду кое-что другое… Она выдержала паузу, зачем-то оглянулась по сторонам и как опытная подпольщица зашептала:

– Знакома с нашей новой лаборанткой? – она отстранилась и внимательно посмотрела на то, как я неуверенно киваю, – Да ты что?! Оля её зовут…Эх ты! Человек уже две недели, можно сказать, работает в нашем гадюшнике, а ты даже не сразу вспомнила, кого я имею в виду! – у Светки случались такие двусмысленные обороты в речи, и довольно часто, – Ну ничего, я вас познакомлю сегодня… Она классная, сегодня у неё тусим…

Ольга

Не без некоторого, я бы даже сказала весьма значительного волевого усилия, я поняла, кого имеет в виду Светка. Это была дебелая, рыхлая женщина, на вид лет тридцати пяти, с огромными серыми глазами навыкате, с коротко стрижеными тёмными волосами и настолько белой кожей, что она казалась слегка голубоватой. Это всё, что мне было на тот момент известно, так как по рабочим моментам взаимодействия у нас пока не возникало, а оснований для обычного, человеческого общения было явно недостаточно. К тому же Ольга показалась мне особой замкнутой, холодной и не слишком нацеленной на расширение списка личных контактов. Но в тот день всё изменилось. Мы втроём отправились к Ольге, так как её мама, как раз была на сутках. О да… Оля тоже не имела, увы, собственного жилья. Зато у неё было ценное преимущество перед нами, вернее, даже два: проживающих вместе с ней на одной территории родственников было гораздо меньше, чем у нас со Светкой, и к тому же у этого родственника, то бишь, Олькиной матери, были регулярные, раз или два в неделю, ночные дежурства в больнице, где она работала санитаркой. С того самого первого дня знакомства, мы и подружились. Ольга подкупала своей искренностью, рассудительностью и всегда своим особым, не похожим ни на чей другой взглядом на вещи. Говорила она всегда мало (не то, что мы со Светкой!), и больше слушала. Но если уже решала высказаться, то выделяла главное и излагала самую суть, без излишней болтовни и трескучей примеси. Чем больше я узнавала этого человека, тем больший интерес она у меня вызывала. Будучи дипломированным биологом, работала лаборанткой на кафедре не своего даже профиля и нисколько не переживала по этому поводу. Она стучала на машинке (компьютеры ещё только-только начали завоёвывать пространство и были далеко не во всех учреждениях), правила расписание занятий и отвечала на звонки, ничуть не теряя собственного достоинства. Я очень скоро обратила внимание, что относятся к ней не как к девочке за пирожками, что было, в общем-то, в порядке вещей практически в любом учебном заведении любой кафедры любого города. Но только не в случае с Ольгой. Что-то в ней было, что исключало любое панибратство и фамильярность. Даже заслуженные и именитые преподаватели обращались к ней подчёркнуто уважительно и по имени-отчеству. У неё была своя какая-то внутренняя философия жизни, которой она подчинялась и согласно которой жила. Она была самодостаточна по своей природе до мозга костей. Ей невозможно было что-то навязать или к чему-то принудить. По меньшей мере, такие мысли неизменно возникали, когда Ольга не мигая и очень серьёзно смотрела на тебя своими огромными серыми глазами, ни к селу, ни к городу расположенными будто на чужом, позаимствованным у другой, немолодой бабы лице, с кипенно белой, лишённой малейшего намёка хоть на ничтожную кровинку или слабый румянец кожей.