Александр Крупцов - Мой друг МПС и все, все, все… (Из записок старого опера)

Это было связано со случаем, который произошёл с коллегой Темиртаса по конторе – Владимиром Сергеевичем – в 1947 году. Он как-то на столе разложил газету с фотографией Сталина и на ней стал резать хлеб. И надо же было такому случиться – разрезал ножом газетную фотографию Сталина. При этом присутствовали работники ЗАГСа. Через два дня за Владимиром Сергеевичем приехали, и больше его никто не видел. По слухам, он получил пять лет за антисоветскую деятельность и отбывал этот срок в Карлаге (карагандинские лагеря).

Темиртас проявлял бдительность и был осторожен даже после смерти «великого учителя» и с наступлением «оттепели». Касымхан знал об этом случае с Владимиром Сергеевичем и понимал проявление бдительности со стороны своего фронтового друга.

В конце тридцатых годов они подростками из своего родного аула привлекались к сельхозработам и были знакомы с агрономом-женщиной сорока лет по имени Степанида. Но все местные казахи звали её уважительно и просто Стёпой.

Перед началом очередной посевной Стёпа с работниками МТС (машинно-тракторной станции) вышла в поле и по приметам, известным только ей одной, сообщила:

– Да-а-а, нонче урожай будет плохой.

Естественно, через неделю-другую за бедным агрономом приехали на легковой автомашине чёрного цвета и Степаниду арестовали. Был суд, и за антисоветскую агитацию дали Стёпе три года лагерей. Она оказалась в АЛЖИРЕ (сокр. от Акмолинский лагерь жён изменников родины). После освобождения вернулась в родное село поникшей старухой, которую сразу никто и не узнал.

Много лет спустя после этих событий я изучал два уголовных дела по реабилитации. Одно состояло из десяти листов, второе – из четырнадцати.

Суть первого дела: в далеком 1935 году оперуполномоченного нашего маленького уездного казахстанского степного городка Акмолинской губернии Беляева Антона вызвали к руководству губернского НКВД. Высокие чины стали распекать оперуполномоченного за плохую работу. У него, согласно анализу, снизилась выявляемость японских лазутчиков.

Если хорошо задуматься, то можно сделать вывод – а на какой ляд японским лазутчикам нужны голые степи Казахстана. После долгого разговора Беляеву было заявлено, что если он не сделает соответствующих выводов, выводы будут делать руководители губернского НКВД. А какие выводы могли быть сделаны?! Это обвинение в халатности (в лучшем случае) и далее отбывание наказания в лагере (опять же, в лучшем случае), ну, а в худшем случае могли и довести по ст. 59.14 Уголовного кодекса до расстрела за контрреволюционный саботаж.

Антон почесал затылок и в задумчивости поехал в свой городок исполнять указания начальства. Через несколько дней он задержал старого еврея Ёську Мондалевича, который работал землемером, часто выезжал в районы, где делал межевание и другую сопутствующую этой профессии работу. По предположению Беляева, Ёська мог собирать разведывательную информацию для дальнейшей передачи проклятым империалистам, желающим гибели нашей страны. Что удивительно, в этот же вечер бедолага Ёська признался, что он работает на японскую и британскую разведки. Это дело было окончено, и Ёську через несколько дней расстреляли на окраине нашего городка на Галочьей сопке. Там приводили в исполнение все высшие меры так называемой социальной защиты. Через год случилась смена руководства НКВД СССР. К власти пришёл Ежов, сменивший на посту «врага народа» Ягоду. В подразделениях этого ведомства стали проводить «чистку» и проверку всяких сомнительных дел.

Так проверили и дело Мондалевича Ёськи. Что-то вызвало у проверяющих сомнение в этом «расстрельном» деле.

Задержали Беляева Антона, и тот, долго не думая, признался, что он применял в отношении бедного Ёськи методы пытки «путём перегибания через табуретку и заламывания рук за ножки табуретки». Заключительный итог этой зловещей истории – Беляева расстреляли.

Первое дело – десять листов, второе – четырнадцать. Два дела, две трагические судьбы и жизни. Судя и по другим аналогичным делам, в те времена это было в порядке вещей.

Но вернёмся к столу с зелёным сукном, накрытому газетой с мясными деликатесами. Хотя происходящее далее за столом ответственного работника ЗАГСа можно не описывать. Единственное, что я скажу, – одноглазый Темиртас поставил свой «денгелек» (круглая печать) на составленное им свидетельство о рождении первенца своего друга хромого Касымхана. А затем, так же широко улыбаясь и щуря свой единственный и без того узкий глаз, хитро заметил: