Дмитрий Лиханов - Звезда и Крест [litres]

В радости и ликовании сердечном пошел проводить епископ новоявленный Иустину до самого выхода. Солнце к тому часу уже вошло в зенит. Сухо шуршала под ногой трава, изможденные стебли осоки. Жаром давило из соцветий горькие ароматы полыни. Сладость диких жасминов и клевера. Густую камфару пижмы. К ароматам этим в первую ноту и гибискус возрожденный врывался. Взглянув на него, Иустина и Киприан невольно замерли и дружно перекрестились. Прежний карминовый окрас соцветий словно растворился в жарком полуденном мареве. И теперь цветы были снежными, чистыми, белыми.

«ἐὰν ὦσιν αἱ ἁμαρτίαι ὑμῶν ὡς φοινικοῦν, ὡς χιόνα λευκανῶ, ἐὰν δὲ ὦσιν ὡς κόκκινον, ὡς ἔριον λευκανῶ [113] Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю; если будут красны, как пурпур, – как во́лну убелю (Ис. 1:18). .

– Вот и знак, – смиренно проговорила Иустина.

Всю следующую неделю перед хиротонией провела Иустина в строгом посту. Вода колодезная и несколько высушенных на солнце смокв – вот и все ее пропитание. Власяницы не снимала даже в покое. Да и покоилась-то по три часа за ночь. Остальные часы молилась, пребывала в раздумьях о прожитом, увиденном и осознанном. Вновь и вновь обращалась к Господу за подмогою, за знаками, указующими предвечный ее будущий путь. И Господь отвечал ей. Откликался на всякий ее вопрос. То засохшая веточка лавра в амфоре на столе изумрудными побегами пробьется. То птица певчая сядет ей на плечо да примется журчать в самое ухо тихие перепевы. Или в ответ на просьбу о смирении духа заволочет и сад, и весь город низким туманом, в котором только и делать, что смиряться да уповать. Все эти дни, помимо молитв и бодрствования, обременяла себя всевозможными послушаниями, отстранив от них прислугу. Несколько часов драила с щелоком и мылом отхожее место. Перестирала в реке пять полных корзин грязного белья. Сама прочистила, перепачкавшись сажей от волос до самых ступней, большой и малые дымоходы. Кроме того, несколько дней подряд ходила на городское кладбище приводить в порядок и родственные, и чужие, ей вовсе не знакомые могилки. Хотела было водрузить на себя вериги из ржавых корабельных цепей, что подобрала возле одной из таких могил, но не стала, справедливо решив, что не может сделать это без епископского благословения: мысль такая свидетельствовала об искушении святостью.

В день хиротонии глаз не сомкнула. И с трепетом душевным наблюдала за просыпающимся от сна мирозданием, хотя и привычным, но сегодня особенно чистым и царственным. Занимающийся рассвет красил небо давленой земляникой. Красил ракушечник хижин и мрамор дворцов, величественные статуи императоров и обезображенные лица спящих под рыночными навесами прокаженных. Стайка белых голубей, что кружила широкими кругами сперва над ипподромом, затем над дворцом, вдруг потянулась к дому Иустины и снежным облаком опустилась во дворе, разместившись кто на ветвях дерев, кто на крыше нового хлева, кто на траве или чаше бассейна. Двенадцать птиц насчитала Иустина. По числу апостолов. И в самом саду – благодать! Всякое дерево, куст всякий и даже крохотная былинка расцвели пышным цветом, убрались, словно невесты кружевами кипенными. Даже сухая ветла, что торчала последние десять лет безжизненным дрыном из мусорной кучи, и та выстрелила вдруг узким оливковым листочком и припудренными золотистой сладкой пыльцой серьгами. Воздух – будто патока светлая, жидкая. Растекается окрест, собирая в себя и другие запахи: померанцевого цвета, жимолости садовой, горькой цедры, вяленых абрикосов в корзине. Питается ими хищно. Становится гуще. Дурманней. И вот уже властвует повсюду, наполняя царствие земное Божественной благодатью. Пока надевала льняную широкую тунику с вышитым голубой шерстяной ниткой крестом на груди и накидку, такую же просторную и воздушную, пока волосы убирала под платок, голуби взирали на Иустину черными бусинками глаз, ворковали довольно, а когда, перекрестясь несколько раз с глубоким поклоном, вышла она из дома, вспорхнули и последовали вслед за ней к храму, нарезая широкими кругами лазоревую чистоту и безбрежность антиохийского неба.

А в храме и не протолкнуться. Епископ, пресвитеры, несколько дьяконов, служек, не говоря уже о прихожанах и прихожанках, наполняли, шаркали, гудели под сводами, ожидая нынешней литургии и хиротонии первой антиохийской диаконисы. Но лишь заметили ее, поднимающуюся в гору в окружении белых птиц, парящих над головой, вмиг примолкли. Кто-то руки сложил на груди благоговейно. Кто-то заплакал. Иные пали ниц.