Павел Назаров - Беглец в просторах Средней Азии

Одно обстоятельство вызывало у меня беспокойство. Друзья, стараясь возможно более искусно изменить мою внешность, учитывали, что мне не так-то просто будет скрыть своё «непролетарское происхождение». Ведь несмотря на бороду, которую я свободно отпускал всё последнее время, лицо моё не выражало ровно ничего «пролетарского». Кроме того, как понял я ещё во время допросов, пролетарии, в силу бескультурности своей, раздражаются и ярятся при виде людей образованных. Позже во время странствований моих в Семиречье я так и не наловчился скрывать свою классовую принадлежность. И большевики, и крестьяне русские, и киргизы – все могли распознать, что я не пролетарий, и вели себя соответственно – враждебно или дружелюбно-уважительно, по обстоятельствам.

Итак, я отправлялся в горы, погрузившись в лоно раздумий и созерцательности.

Однако в первом же населённом пункте на базарной площади караван пришлось остановить, так как у животных ослабли подпруги; верблюдов надо было временно разгрузить. Всё это пришлось проделывать, к моему вящему беспокойству, прямо на глазах красноармейского дозора, расположившегося поблизости. Двое направились в мою сторону с явным намерением задать кое-какие вопросы, но я решительно выступил: «Подальше от ульев, товарищи! Пчёлы могут изжалить!» Красноармейцы живо отпрянули.

День стоял солнечный и жаркий. Отвратительная кожаная шапка, что покрывала мою голову, была лишена какого бы то ни было проветривания и так распалилась на солнце, что казалось, будто голова моя в печке. Это становилось невыносимым, временами я был близок к обмороку и мог свалиться с лошади. А ведь раньше я столько раз проезжал по этой же самой дороге при погоде ещё более жаркой и никогда не испытывал неудобств. Но пользовался я тогда тропическим шлемом или лёгкой фетровой шляпой.

Не раз по пути встречались нам комиссарские разъезды: очень приличного вида экипажи с отличными лошадьми, всё краденое, разумеется. К счастью вид мы собою являли самый что ни на есть мирный и не вызывающий подозрений, а большевики не испытывали особого рвения приближаться к ульям, полным раздражённых от жары пчёл.

Весна была в полном разгаре, воздух чист и прозрачен, небо тёмно-синее без всяких признаков облачности. В пути я не раз был свидетелем весьма любопытных сценок, которые я рискнул бы назвать «воробьиным боем за приз». Тут и там вдоль дороги встречались компании этих птичек, кругом расположившихся как бы вокруг арены, в центре которой парочка самцов-«петушков» сражались друг с другом в самом решительном поединке. Внимание аудитории, без сомнения, было целиком поглощено зрелищем. Даже когда лошадь моя была на грани того, чтоб растоптать бойцов и зевак, те неохотно разлетались лишь в самые последние мгновения. В Туркестане встречается т. н. индийский воробей ( Passer indicus ) (40) , который несколько отличается от европейского. Никогда я раньше не наблюдал ничего подобного и не слышал о боях воробьёв в присутствии «зрителей», хотя нечто подобное, как известно, происходит у тетеревов и отчасти у турухтанов ( Machetes pugnax ), известных своей драчливостью.

К ночи мы достигли речной долины, где верблюды уже не могли двигаться далее, и мы вынуждены были нанимать ослов. Расположились на берегу стремительной горной реки, развьючили верблюдов и тотчас же отправили их вниз. Я остался в одиночестве.

Довольно необдуманно я выбрал место для ночлега под навесом полуразрушенной сакли. В итоге всю ночь промучился из-за укусов огромных чёрных клопов ( Reduvius fedschenkianus , Ошанин) (41) . Сии ужасные твари достигают дюйма в длину, имеют длинные острые клещи, коими вонзаются в кожу, оставляя после укуса красное пятно, которое шелушится и жжёт ещё долгое время. В стародавние времена туркестанские ханы имели обыкновение сажать преступников в глубокие ямы, наполненные этими мерзкими насекомыми. Именно так поступил эмир Насрулла с двумя британскими офицерами, полковником Стоддартом и капитаном Конолли (42) , прибывшими в Бухару с дипломатической миссией в 1842 году. Подвергнув столь изощрённой пытке, несчастных извлекли и публично предали казни.

На следующее утро я направился вверх по долине к ближайшему горному кишлаку, населённому таджиками – потомками персидской части населения Туркестана. Там разыскал я старого своего друга Османа, спутника многих моих путешествий в окрестных горах, где мы обычно охотились на таутеке или горного козла (Carpa sibirica). Раньше эти животные здесь водилось во множестве. Кишлак мы покинули рано следующим утром и двинулись дальше в горы. Сразу же начался крутой и утомительный подъём, а потом открылась небольшая долина, где зелень полей клевера и кукурузы чередовалась с зарослями грецкого ореха. Кишлак по одну сторону дороги утопал в тени садов, там же размещались и сакли местных жителей. Сладкий шиповник был в полном соку и плоды шелковицы уже созрели. То и другое составило мне приятное лакомство.