Нина Хеймец - Перекресток пропавших без вести [сборник litres]

Я не собиралась заходить, и даже на другую сторону улицы перешла, потому что у меня всё в порядке, и мне не надо ничего такого выяснять. Но на вывеске мигают разноцветные лампочки, подчеркивая по очереди каждое ее слово; но улицу пересекает полоса желтого света из распахнутой двери, высвечивая фасад дома напротив; но в этой полосе скользят тени гостей; но тучный привратник в цилиндре улыбается мне, как будто я тут завсегдатай. Я иду к двери, стараясь не наступать на световую дорожку, и все-таки наступаю. Внутри свет глуше, чем это выглядит снаружи. На стенах плюшевые портьеры, по радио передают фокстрот, четыре старухи танцуют, размахивая перламутровыми сумочками. За столами я вижу знакомых – Елизавету Александровну, Подводника, Дору Д. и Аарона Ни́зри. В руках у них тонкие бокалы, а лица – доверчивые, как у детей, которым рассказывают сказку, и лис в опасности. Не успеваю я войти, как освещение меняется, под потолком кружится дырчатый фонарь, мечутся тени, образуя серые провалы, темные пятна, будто комнату заполнила стая огромных ночных бабочек. Вместо фигур и лиц фрагменты, вспышки, хаос разъединений, но мне удается разглядеть, как сбоку открывается и сразу же захлопывается дверь – всполох света, и к ближайшему ко мне столу подсаживается человек. Закуривая, он чиркает зажигалкой – желтый треугольник высвечивает оспины на подбородке, затем подносит огонь Елизавете Адександровне. Вращение фонаря постепенно замедляется, старухи теперь отбивают чечетку.

– У Михаэля Азарии связи, – говорит Елизавета Александровна и многозначительно замолкает, глядя на меня. Молчание заполняется клубками мерцающих нитей, соединяющих Азарию с огоньками на карте, с тайными комнатами, подземными ходами, с мембранами и телескопами, со светом фар, скользящим по запертым на засов воротам, с падающим за кромку пустыни солнцем, с локомотивом, в сумерках пересекающим снежное поле. Подняв лицо, я вижу белесое небо, проглядывающее сквозь крону огромной акации. – Мне пора, – говорит Елизавета Александровна.

– Откуда это известно? – кричу я ей вслед, – Что мы вообще о нем знаем?

Но Елизавета Александровна уже спешит прочь по бульвару.

– Он чертовски проницателен, – говорит Аарон Низри, затягиваясь сигаретой. Береговая линия неразличима в вечернем воздухе, но шум волн очень сильный. Похоже, завтра будет гроза. Из темноты появляется белая собака, выбегает на ярко освещённую набережную и с деловитым видом скрывается в одном из проулков.

– И как вы пришли к такому выводу?

Аарон Низри усмехается и выпускает струю сигаретного дыма.

Когда вращение фонаря замедляется, я стараюсь разглядеть Михаэля Азарию получше. Вот Елизавета Александровна ему о чем-то сообщает, явно волнуясь, а он не перебивает, кивает понимающе. Вот Подводник рассказывает ему одну из своих любимых историй – про вышедшую из строя кислородную установку и отказавшую рацию. Азария выглядит потрясенным, прикрывает рот рукой (мы-то все уже привыкли). Поэтому я не удивляюсь – всё уже шло к этому, – когда Дора Д. при встрече сообщает мне, что у нее есть к Михаэлю Азарии «дело». «…одна вещь, – говорит Дора Д. – объективно особой ценности не представляет, но мне нет покоя, до сих пор». Оказывается, когда ей было – внимание! – четырнадцать лет, подружка подарила ей брошку. «Такой домик, а в нем окошко. Очень красивая. Подружкино лицо не помню, представляешь. А брошку – будто минуту назад в руках держала. Держала и потеряла, – вздыхает Дора Д. – Где-то выронила, а где – теперь уже не вспомнишь».

Этот Азария наверняка попросит ее сосредоточиться, восстановить цепочку событий, – думаю я, возвращаясь домой, – но какая может быть цепочка, когда лицо близкого человека расслаивается, рассыпается на неожиданные встречи, на улыбки невзначай, на второе окно на четвертом этаже, на шаги на лестнице, на гул проводов, песок, тени веток, комья облаков; когда латунный подарок падает, но не касается поверхности, в иллюминатор заглядывает серая рыбина, сфера лунохода отражает земной шар, давай убежим, спрячемся, я в домике, эмаль чуть потрескалась, и все это парит в пространстве, в каждой точке которого бесцветье тысяч бывших происшествий, и нет ни других предметов, ни тем более связей между ними. За что уцепиться, где искать пропажу, когда рука проходит сквозь случаи, лица, скользит вдоль обочин, отражает свет полустанков, когда пальцы упираются в сухой песок, птичьи скелеты, окаменелости, щепки, ракушки, в прелые листья? Вращается дырчатый фонарь, мы распадаемся на блики и тени, над столом плывет спичечный коробок. Дора Д. открывает его и достает оттуда латунный домик. В нем горит окно. Эмаль выглядит немного потускневшей, а так – будто вчера сделан. «Пахнет сыростью немножко, – говорит Дора Д., – и металлом». Я знаю, что в этот момент одна из бесцветных точек пространства приходит в движение: жилец давно выбыл, но в его квартире раздается звонок, ветер срывает со стены истлевшее объявление; некто, очнувшись от задумчивости, резко переводит взгляд и успевает заметить сверкающую иголку самолета, пронзающую облако. Михаэль Азария щелкает зажигалкой, и я замечаю, что он улыбается торжествующе.