Пип Уильямс - Потерянные слова

Я чувствовала, как у меня в груди надувался шар, сдавливая внутренние органы, нужные для того, чтобы дышать и говорить. «Прости, прости, прости», — хотелось мне закричать, но я не могла издать ни звука. Лиззи подошла к столику и взяла булавку.

— Почему? — спросила она.

Тишина. Я не нашла слова, которые имели бы смысл.

— Что тут хоть написано? — спросила она. В ее голосе смешались гнев и разочарование. Я надеялась, что гнев победит, что меня отругают за ужасный поступок и после бури наступит штиль.

— «Словарь потерянных слов», — пролепетала я, не отрывая глаз от гвоздя в половице.

— «Словарь украденных слов» больше подходит.

Я подняла голову. Лиззи смотрела на булавку так, как будто в ней было что-то, чего она раньше не замечала. Нижняя губа у нее дрожала, как у младенца перед плачем. Когда мы встретились глазами, ее лицо сникло. Такой же взгляд был у папы в тот день, когда он поймал меня с поличным. Такой взгляд, как будто она узнала обо мне что-то неприятное. Значит, победил не гнев, а разочарование.

— Это всего лишь слова, Эсме.

Лиззи подняла меня с пола и усадила на кровать рядом с собой. Я сидела как каменная.

— Эта фотография — все, что у меня осталось от матушки, — сказала Лиззи. — Она на ней не улыбается, и я думаю, что ее жизнь всегда была тяжелой, даже до того, как появились мы, ее дети. Но потом ты нашла булавку, — она покрутила ее, и разноцветные бусинки слились вместе. — Я почти ничего не знаю о маме, но это украшение помогает мне представлять ее счастливой и знать, что в ее жизни было что-то красивое.

Я подумала о фотографиях Лили, которые висели у нас по всему дому, об одежде, которая все еще хранилась в папином шкафу, о синих конвертах. Я вспомнила об истории, которую Дитте рассказывала мне каждый день рождения. Моя мама была словом, написанным тысячу раз, а мама Лиззи — словом, оставшемся всего лишь на двух листочках. И к одному из них я отнеслась как к избыточному.

Сундук так и стоял открытым, и я посмотрела на слова, нацарапанные на крышке. Потом взглянула на булавку. Несмотря на кривизну, она по-прежнему была изящной по сравнению с грубой ладонью Лиззи. Теперь и мне нужно было доказать свое существование.

— Я приведу ее в порядок, — пообещала я и протянула руку, надеясь выпрямить булавку одной силой воли. Лиззи отдала ее и стала наблюдать за моими стараниями.

— Годится, — сказала она, когда я наконец сдалась. — А кончик можно сделать острым с помощью точильного камня.

Шар в груди лопнул, и поток эмоций хлынул наружу. И слезы, и всхлипы, и извинения: «Прости, прости, прости!»

— Я уже простила, капустка моя! — Лиззи обнимала меня, пока рыдания не закончились, гладила по голове и качала на руках, как будто я была маленькой, хотя я уже почти переросла ее. Когда я успокоилась, Лиззи положила булавку рядом с портретом своей матери. Я встала на колени на жесткий пол, чтобы закрыть сундук. Пальцы скользнули по буквам — грубым и неровным, но вечным: «Словарь потерянных слов».

В тот день мистер Крейн отправился домой раньше всех. Он заметил меня под ясенем, но не сказал ни слова и не улыбнулся. Подойдя к своему велосипеду, он повесил сумку на спину и перекинул ногу через сиденье. Пачка листочков вывалилась из сумки и упала на землю позади него. Мистер Крейн ничего не заметил, а я его не окликнула.

В пачке было десять скрепленных листочков. Я положила их в книгу, которую читала, и вернулась под дерево.

Слово distrustful [12] Недоверчивый, подозрительный. было написано на верхнем листке небрежным почерком мистера Крейна. Он дал ему определение: полный недоверия к себе или другим; неуверенный в себе; сомнительный, вызывающий подозрения, скептичный. Я не знала, что значит скептичный, и просмотрела все цитаты, чтобы понять значение слова. «Distrustfull miscreants fight till the last gaspe» [13] «Нет, нет, я говорю вам, маловеры! Сражайтесь до конца!» («Генрих VI», часть I, акт 1, сцена 2). , — писал Шекспир.

Я спасла эти листочки от ночного ветра и утренней росы. Я защитила их от халатности мистера Крейна. Он и был тем, кто вызывает мало доверия.

Я вытащила один листочек из пачки. В нем стояла цитата, но не было ни автора, ни названия книги, ни даты. Такой листок отправили бы в корзину. Я сложила его и спрятала в туфлю.

Остальные листочки я положила обратно в книгу. Когда колокола Оксфорда пробили пять, я пошла в Скрипторий.

Папа сидел за столом один. Повсюду были разложены книги и листочки, а он склонился над страницами и не замечал моего присутствия.