Синтия Д'Апри Суини - Гнездо [litres]

В мучительные часы, дни и недели, отсчет которых пошел с того утра, он снова и снова думал об одном: Ронни широким твердым шагом уходит в ярком утреннем солнце; эти ноги могли бы принести ее в безопасное место; надо было ее остановить. Он помнил, какие на ней в тот день были туфли: красные лаковые с вырезом под пальцы. Она всегда надевала кроссовки, пока добиралась от дома в Рокэуэйз, но в зале ожидания останавливалась, чтобы переобуться в каблуки. Для нее такие вещи были важны.

– Внешность имеет значение, – говорила она детям. – Если хотите, чтобы люди судили о вас по содержанию, не отвлекайте их формой.

Он следил за ней взглядом в то утро, пока она шла к лифтам. Он всегда будет благодарен хотя бы за это, за то, что остановился полюбоваться, как она чуть покачивает бедрами, посмотреть, как прокатывает карточку пропуска, нажимает кнопку лифта, одергивает подол юбки. Как у него смягчилось сердце, когда он подумал, какая офигенная она женщина и как повезло, что она принадлежит ему.

– Мама бы не одобрила, что ты туда ходишь каждый день, – повторяла ему Мэгги месяц за месяцем. – Она бы не одобрила, что ты собой рискуешь.

Томми было наплевать, что могла бы подумать Ронни о том, что он целыми днями разбирает завалы, но тревога на лице дочери его подкосила. Ее муж недавно отвел его в сторонку, чтобы рассказать, как по-прежнему плохо она спит, как часто ей снятся кошмары, как она плачет. Как скорбь переродилась из тоски по матери в тревогу за здоровье отца, в липкую уверенность, что он использует развалины, чтобы медленно себя убивать, и что он не доживет до рождения первого внука. Мэгги все время спрашивала Томми, будет ли он помогать с ребенком, чтобы она могла вернуться на неполный рабочий день. Он знал, что эта просьба – просто способ попытаться заставить его уйти с развалин. Всего за пару недель до окончания расчистки он решил написать рапорт и помочь с внуком, чтобы Мэгги и ее сестры немножко успокоились. Они это заслужили.

Томми провел все последнее утро на работе, обходя площадку и пожимая руки тем, с кем работал бок о бок на двенадцатичасовых сменах, по шесть дней в неделю, несколько месяцев. Скоро они все разойдутся отсюда, эта небывалая, противоречивая семья пожарных, сварщиков, электриков, монтажников, полицейских и врачей. Они провели несколько месяцев, разбирая развалины зданий, и пришло время им всем вернуться к своим жизням, в том числе и Томми, что бы это ни значило, какая бы жизнь ни ждала по ту, невообразимую, сторону завалов. Томми взял грабли и пошел на обычный пост, все еще веря, что сегодня, в последний свой день, как раз и может статься, найдет что-нибудь, принадлежавшее Ронни.

Желание было глупое, неисполнимое – но он не мог от него отделаться. Каждое утро, переходя мост Джила Ходжеса и направляясь по Белт-Паркуэй в Нижний Манхэттен, Томми представлял, как, просеивая обломки, наткнется на какую-то ее вещь – что угодно: ее очки для чтения в кожаном футляре цвета фуксии, ее ключи от дома на брелоке с Кейп-Кода, который она таскала много лет, одну из тех красных туфель.

В худшие дни он злился на Ронни, злился, что она не подала ему знак, какой-нибудь маленький предмет, чтобы ободрить. Он знал, что это всего лишь одна из многих иррациональных мыслей, которые он передумал за последние месяцы. Много недель он был уверен, что найдет ее, все еще живую, погребенную под обломками, грязную, уставшую, покрытую вездесущей серой пылью; она поднимет на него глаза, протянет руку и скажет: «А ты не спешил, да, О’Тул?»

С первых мучительных секунд, когда увидел катастрофу по телевизору, еще даже до того, как рухнули башни, он знал, что у нее ни малейшего шанса. И все-таки первые несколько недель он как одержимый копал там, где, по его прикидкам, она могла находиться. А потом несколько выбивавших из колеи недель ему нестерпимо хотелось попробовать пепел, сунуть его в рот. Единственное, что его останавливало, это страх, что кто-нибудь увидит, его отошлют в палатку к психологам и не позволят вернуться. В конце концов он добился назначения на ближайшую к северной башне площадку, различие глупое, потому что никакой логики в том, как обломки падали к его ногам, не было; но это его все равно обнадежило. Он проводил дни с садовыми граблями в руках, рыхля все в поисках артефактов. Желание придало ему наблюдательности. Он находил множество предметов. Больше бумажников и очков, чем мог сосчитать, выцветших игрушечных зверей, ключи, рюкзаки, обувь; он следил за тем, чтобы все подписали и упаковали, надеясь, что от этого станет легче какой-то другой семье, пусть ненамного.