Альфред Дёблин - Пощады нет

Так достиг Карл материального благополучия, почета и счастливой семейной жизни. Далеко позади было то время, когда он бродил по переулкам, сеть которых покрывала эту часть города. «Я останусь с вами, я не оставлю вас, где бы я ни был, я буду носить вас в сердце своем, я предатель, плохой, слабый человек». Куда девались слова об обществе, которое подло выбрасывает бедняков на улицу, куда девалась ненависть к угнетателям («меня изнасиловали, ваша борьба за освобождение — это моя борьба»), куда девалась тоска по Паулю? Думал ли он еще когда-нибудь о нем? Напомни ему кто-нибудь обо всем этом, он сгорел бы со стыда, он бы начисто отрекся. Это были заблуждения увлекающейся юности; удар, обрушившийся на семью, чуть не разрушил ее, и кратковременное свое недомыслие он искупил долгими годами труда и сознанием долга. И судьба вынесла ему свой приговор: он был счастлив.

Иногда, после обеда, глядя в окно, он думал: «У них свой закон, у нас — свой»… Словесный хлам, романтика! Чем только тогда ни занимались. Теперь рабочий стал сознательней. Он знает, что его судьба связана с судьбой предпринимателя. Если мы погибнем, то и они с нами.

В период высокой конъюнктуры закрома ломятся от изобилия. Внешне кажется, будто тройное преступление, совершенное нашими героями, останется безнаказанным: преступление матери по отношению к сыну, сына — по отношению к самому себе (ибо слабость и половинчатость — это тоже преступление) и, наконец, его измена общественному долгу.

Детям Карла — одному девять, другому — семь лет; недавно Карл переменил свою первую квартиру на большую, в том же доме, он живет все в тех же грязных кварталах городской бедноты. Юлия часто настаивает на переезде в аристократический район, где находится вилла ее родителей. Но Карл (то ли из уверенности в себе, то ли из чувства протеста, то ли от ощущения вины?) не хочет отсюда уезжать, он перетащил сюда и мать с ее небольшим хозяйством. Как-то вечером, когда тесть, сидя у него в гостях, стал убеждать его переехать, рассчитывая, между прочим, подработать на своем зяте, — тот сказал удивительную фразу:

— Я не уйду отсюда так же, как отец мой не уйдет из своей могилы.

Мать вздрогнула: что это? — беседа ведь так мирно текла!

Она всплеснула руками:

— Что ты говоришь, Карл?

Нездоров он, нелады у него какие-нибудь, опять он затаил что-нибудь против нее?

Он не думал, что слова его вызовут такой бурный отклик, он спокойно пояснил их:

— Я хотел лишь сказать, что я по натуре очень постоянен, я не люблю перемен.

В сущности, это хорошо, — думает тесть, архитектор, — но какой странный способ выражения мыслей. В сущности, это хорошо, — думает и его жена, — но будь я на месте Юлии, я бы уже нашла средство выбраться отсюда, не хоронить же себя навеки на этих улицах. Мать с тревогой переводит взгляд с Карла на Юлию, с Юлии — на Карла, но на лицах их ничего нельзя прочесть.

У Карла богатый и уютный дом, среди кипучего, цветущего, шумного и неспокойного города — это остров, о который разбиваются бурлящие волны. Нет, на самом деле, дом этот был точно замок, окруженный рвом и стеной, который будто издевается над плохими временами и над так называемой судьбой маленьких людей, вызывающе глядя на них. Как благотворна семейная жизнь! Как сумел Карл обставить ее. Мать положительно восхищена. На стенах, оклеенных скромными обоями, висят на длинных шнурах дорогие картины в золоченых рамах, большею частью — идиллические пейзажи, восхваляющие чары не мудрствующей лукаво природы. Все краски, которые художники могли наложить на эти маленькие поверхности, чтобы воспеть сладость и хмельную прелесть затихшей в глубоком безмолвии земли, они наложили. На некоторых картинах изображены фигуры из священного писания, то строгие, то в молитвенных, полных нежности позах, кротость и смирение, самоотречение и жертвенность наложили печать на их лица и руки, их одежды ниспадают скромными складками. Все благословляет бытие, мир, тишину и порядок. И диссонансом врывается настоящая батальная картина в кричащих тонах. Присмотревшись, мы узнаем известное нам полотно из Галлереи побед, то самое, где изображена капитуляция побежденного короля перед седобородым королем на белом коне. Да, Карл повесил у себя эту картину, она для него — объект углубленных размышлений, он не устает смотреть на нее, впитывает ее в себя — что он впитывает? Юлия говорила, что картина даже «для гимназического актового зала, и то не годится», но Карл энергично возражал: