Геннадий Красильников - Начало года

Фаина молчала в замешательстве. С одной стороны была убеждена, что человек на больничной койке — это что-то чрезвычайное, требующее немедленных действий. Если медлят врачи, поспешает болезнь, она с каждым часом все глубже и глубже проникает в организм, и здесь дорога каждая минута. Промедление смерти подобно!.. Но, с другой стороны, и Георгий Ильич прав! Поспешность в медицине — также не меньшее зло. В самом деле, человек не машина, и вред, нанесенный тончайшему организму необдуманным вмешательством, может оказаться непоправимым. Поспешай медленно… Чьи это слова, от кого она их слышала? Ах да, как-то однажды Георгий Ильич…

Световидов слегка коснулся рукой плеча девушки, она вздрогнула, глухо проговорила:

— Не знаю, Георгий Ильич, я ни-че-го не знаю…

— Ну, зачем же так трагично! Бросьте переживать, в нашем деле и не такое случается. Кто-то из древних эскулапов сказал, что врачу нельзя умирать вместе с каждым больным. Неплохо сказано! У врача всего-навсего одно-единственное сердце, на всех его не хватит. К сожалению… Да, кстати, Фаина… простите, Фаина Ивановна, чем занят ваш сегодняшний вечер? В атабаевском очаге культуры, то бишь в клубе, сегодня идет новый фильм, не желаете составить компанию? Хотя, черт побери, совершенно упустил из виду: сегодня ночью мое дежурство. Как жаль! Но я надеюсь, что вы не откажетесь пойти со мной на следующий сеанс. Согласны?

Соснову еще предстояло осмотреть больного, которого вчера поздно вечером положили в изолятор. Утром на «линейке» Преображенская сказала, что больному уже шестьдесят. Может даже случиться, что они ровесники. Как она назвала фамилию того старика? Она показалась ему до боли знакомой, помнится, он даже слегка вздрогнул, когда Преображенская назвала больного по фамилии. И все-таки забыл. Если бы не этот неприятный разговор с Георгием Ильичом в ординаторской, он бы наверняка вспомнил. Алексей Петрович не жаловался на память, многих своих пациентов помнил по имени-отчеству. А все могло быть хуже… Шутка сказать, скоро шестьдесят, из них почти сорок — с больными. Изо дня в день в течение сорока лет слышать стоны, видеть человеческую немощь. Но доктор Соснов не дал самому себе зачерстветь, прикрыться панцирем равнодушия. В шестьдесят лет сердце доктора Соснова продолжало оставаться таким же, каким оно было сорок лет назад. Правда, временами Алексей Петрович чувствовал в груди ноющую, тупую боль, иногда так нестерпимо покалывало раскаленной иглой. Но об этом он никому не рассказывал, об этом знал лишь один человек — это Поленька, потому что от жены он никогда ничего не скрывал.

Вот и теперь, выйдя из терапевтического отделения, он почувствовал, как раскаленная игла на какой-то момент впилась под левый сосок, но это длилось недолго. Не стоило ему так волноваться в разговоре с молодыми врачами. Он изо всех сил старался не показывать этого, кажется, ему это почти удалось, но вот, пожалуйста, этот зловещий, как вспышка черной молнии, укол…

Он очень медленно побрел через широкий больничный двор, издали могло показаться, что главный врач просто прогуливается, и также неспешно поднялся по ступенькам небольшого домика. Это был изолятор, куда обычно помещали больных с неясным диагнозом, а также заразных. Последнее случалось крайне редко, так как по заразным болезням Атабаевский район уже давно числился в благополучных. Поэтому изолятор большей частью пустовал.

Взявшись за дверную ручку, Соснов немного передохнул. Он снова подосадовал на себя за то, что так скоро забыл фамилию больного, который со вчерашнего вечера лежит в этом изоляторе. Нет, нет, эта забывчивость не от старческого склероза, просто он сегодня чуть-чуть поволновался, и нате, пожалуйста, результат!

Старая няня — весь персонал больницы называл ее просто Сергеевной — подала Алексею Петровичу халат, помогла надеть.

— Ну, как? — неопределенно спросил Соснов.

— Не нравится он мне, — торопливо зашептала Сергеевна, — ненормальный какой-то, малохольный вроде.

— А что?

— Все ему у нас не по нраву, то не так, другое не так, все не по нему. Нехорошими словами ругается, хоть бы женщины постеснялся. Нервозный больно…

— Ну, ну, ничего, Сергеевна. Больной человек, понимать надо.

Изнутри домик разделен на две половинки: в одной помещается Сергеевна со своим немудреным хозяйством, в другой половине расставлены чисто заправленные койки. Ничего лишнего: как-никак, больница, не дом отдыха. Соснов в углу под умывальником долго и старательно мыл руки, тщательно вытер их, укоризненно покачал головой: