Любош Юрик - И придут наши дети

— Да, да, ну, конечно же…

Но Пустай вообще не обращал на него внимания.

— Я знал нескольких прекрасных людей, которые желали добра человечеству, но знал также и двух-трех безумцев, которые желали захватить мир или же спасти его. А это — то же самое сумасшествие, — он говорил сипло, а в перерывах между фразами шумно набирал воздух. — Я присутствовал при том, как Александр Македонский отправился из Малой Азии покорять мир, видел роковые заблуждения Цезаря и Клеопатры, безумство Нерона при виде горящего Рима, начало летоисчисления и мученичество христиан, я видел революции и перевороты, Возрождение и первые республики, видел смерть Яна Люксембургского, восхождение Наполеона и триумф Верди, я пережил многих диктаторов, министров, вождей, множество войн, прокатившихся по миру, начиная с атомной бомбы и кончая прорывом в космос. Я пережил столько любовей, что они утомили меня до отвращения. Уходили мои друзья и враги, и я совсем перестал обращать на это внимание…

Флигер чувствовал, как у него напрягаются мышцы на ногах, он готовился к побегу.

А Пустай тем временем продолжал:

— Я покинут всеми, и мое одиночество граничит с единственным ощущением, которого я еще не пережил — со смертью. — Он вздохнул, и в легких у него захрипело. — Иногда я думаю, что человечество не заслужило бессмертия, — размышлял он, углубившись в себя. — Потому я и пытаюсь найти ответ на этот единственный и главный вопрос: что дальше? Я не уверен, что человечество сможет вынести бремя собственных возможностей. Потому я ищу и спрашиваю, потому я и написал вам. Но вижу, что вы не принесли мне ответа. Вы смертны. Вы пришли спрашивать, а не отвечать.

Он, насупившись, посмотрел на Флигера, который словно почувствовал на губах ледяной привкус смерти, а затылок у него похолодел так, словно кто-то приложил к нему мокрую холодную тряпку.

— Времени у меня достаточно, — бормотал Пустай. — Я не тороплюсь. Возможно, все-таки найдется кто-нибудь, кто однажды ответит мне. Время, в моем случае, не играет никакой роли…

Он, конечно, продолжал бы еще и еще, но Флигер не выдержал. Он напрягся, как пружина, и вылетел из кресла. Промчался мимо апатичного хозяина, выбежал в темный коридор, а оттуда — во двор. Он чуть не пробил калитку насквозь, выскочил на улицу с гулко бухающим сердцем и мчался до самой автобусной остановки, где только и смог перевести дух. Вид теплого солнечного дня несколько успокоил его, но когда он садился в автобус, его преследовала маниакальная идея: уйти ли из этого мира еще сегодня или только завтра? Во всяком случае, безусловно раньше, чем Пустай найдет свое лекарство от смерти.

Директор комбината Юрай Матлоха вместе с главным инженером Добиашем стоял на берегу невдалеке от сточной трубы, несущей отходы в Грон. В мелкой воде топтались несколько рабочих в блестящих непромокаемых плащах и высоких резиновых сапогах. Их беспорядочные усилия что-то предпринять были, конечно, безрезультатны: вся поверхность реки, куда достигал взгляд, была затянута толстым мутным слоем масла. Оно скапливалось на выступающих островках, цеплялось за растения, корни деревьев, камни и берега, перемешиваясь с водой и грязью.

Директор неотрывно смотрел на эту колышущуюся пленку.

— Как могло это случиться? — сорвалось невольно у него с губ, хотя вопрос этот был совершенно лишним.

— Все, должно быть, случилось ночью, — повторил Добиаш. — Но обнаружила это только утренняя смена.

— Так почему же не перекрыли отток?

Мартин посмотрел на директора, как врач на недисциплинированного пациента.

— Пытались…

Директор хотел было схватиться за голову, но, однако, сдержался и медленно, придавленный неимоверной усталостью, повернулся к Добиашу.

— Надо определить причины аварии. Возьми это на себя. Определи размеры аварии, прикинь, какой убыток нанесет разлившееся масло. Немедленно свяжись с предприятиями, которые в нижнем течении Грона черпают воду из реки. Предупреди их. Сообщи в инспекцию водного хозяйства. — Он помолчал и добавил: — Вот уж обрадуются!

Он повернулся, но остался стоять на месте и пустыми глазами смотрел на погибающую реку.

— В область и в министерство я сообщу сам.

Когда они сели в машину и мотор заурчал, Мартин глянул сбоку на измученное лицо директора.