Любош Юрик - И придут наши дети

Да разве не хотел я сто раз уйти из редакции, спрашивает он себя, втирая лосьон в кожу лица, разве не хотел найти место поспокойнее? Почему же не сделал этого? Но именно этого он не сделал и прекрасно знает, что не сделает никогда. Нет журналиста, который не собирался бы уйти из газеты, плюнуть и на редакцию, и на своих дорогих коллег. Все они знают отлично, как велики нервные нагрузки, связанные с их работой, сколько невзгод приходится пережить, и, ругая все: работу, зарплату, коллег — все на свете, они тем не менее никуда не уходят.

Что останется после меня? Порубан смотрит на свое нахмуренное лицо: вместо меня, моей судьбы, моих мыслей, вместо моих потомков — одни только связки пожелтевших подшивок «Форума», набранная курсивом фамилия на последней полосе и статьи, комментарии и передовицы, о которых уже на другой день, по выходе следующего номера, напрочь все забывают. Журналист, хоть работай он до одурения, живет в сознании читателя лишь как бабочка-поденка — один-единственный день.

Главный редактор прерывает свои размышления и перестает втирать в покрасневшую кожу лосьон, поскольку его заинтересовало новое сообщение: во Франции назначены президентские выборы. Уже сейчас надо подавать заявку на командировку во Францию, формальности, связанные с оформлением такой командировки, как правило, тянутся страшно долго. Да, он пошлет туда кого-нибудь, может быть, Валента, ведь он учился в Париже, а может, кого-нибудь из младших редакторов, пускай пооботрутся.

В редакции «Форума» есть несколько молодых журналистов, и, хотя Порубан их всячески поддерживает, забот у него с ними хватает — молодожены, они мыкаются с жильем, налаживают новую жизнь, переживают кризисные ситуации, творческие депрессии, а в результате не могут сосредоточиться, психуют, не справляются со своими обязанностями, а отсюда — одни неприятности. Порубан тут же вспоминает Матуша Прокопа, с которым у него связаны определенные планы. Этот настойчивый и добросовестный журналист, отличный репортер в последнее время тоже стал каким-то рассеянным. Главный редактор угадывает за всем этим женщину, но он лишь чувствует то, о чем знает вся редакция, а именно что Матуш Прокоп и сотрудница отдела культуры Катя Гдовинова… и так далее.

Порубан уже не обращает внимания на сообщения радио об официальных визитах, которые в одном государстве начались, а в другом заканчиваются. Он убирает прокурорское выражение со своего лица и начинает думать об освободившемся месте своего заместителя и о том, кого же на него посадить, сам-то он уже не справляется: рукописей, решений, планов и подписей слишком много для одного человека. Помимо всего прочего, вот уже несколько недель кряду он чувствует себя не лучшим образом, время от времени немеет левая рука, мучает одышка, темнеет в глазах, уши будто закладывает ватой, а в груди — странное жжение. Он был у врача, тот осмотрел его основательно, послал на электрокардиограмму и строго изрек: «Вам надо сменить место работы!»

Порубан снисходительно усмехнулся на это, но врач настойчиво продолжал: «Будьте осторожны! Вы наживете себе инфаркт! Не переутомляйтесь, не нервничайте, избегайте стрессовых ситуаций! Покой, щадящий режим, никакого курения и ни капли спиртного!»

Порубан и теперь снисходительно усмехается, однако к своему организму он стал относиться уже с некоторым недоверием и даже подозрением. Интересно, как это можно не нервничать, не переутомляться, не волноваться, когда все это неотъемлемая часть его журналистской профессии? Переделаться невозможно, ничего из этого не выйдет, иначе он давно работал бы не в газете, а в каком-нибудь тихом скромном учреждении. Он вспомнил, и в этом было какое-то горькое удовлетворение, что даже по данным «Юнеско» журналисты умирают преждевременно и что журналистика, после летчиков-испытателей и горняков, третья самая опасная профессия. Он знал, что врач прав и что ему надо отдохнуть — сразу же вспомнился домик в Загорье, деревня Студенка и прогулки по хвойным лесам.

Он вышел из ванной и через двойные, не слишком чистые окна загляделся на то, что здесь, в округе, называлось природой, — на полукружье унылых тускло-зеленых пригорков. При этом он вспомнил хвойные иголки на земле под густыми деревьями, мягкий ковер из опавших листьев и речку Рудаву, где ленивые рыбы тупо и равнодушно застыли в тенистых заводях. Вспомнил равнину и бегущие по ней волны пшеницы и кукурузы, ранний восход солнца и предрассветную тишину, мерцающую росой прогалину и вспугнутого зверька, мелькнувшего между стволами.