Любош Юрик - И придут наши дети

Ивашка пребывал в задумчивости, не обращал ни на что внимания, и Прокоп просто уселся в свободное кресло. С минуту он растерянно осматривался и, когда понял, что у приятеля нет желания разговаривать, хотел встать и уйти. Однако Даниэль тут же поднялся и стал расхаживать по комнате. Только теперь Прокоп заметил, как он тщательно и элегантно одет. На этот раз приятель входил в образ благополучного писателя, эдакого скучающего бонвивана или перспективного дипломата.

Ивашка остановился перед сидящим Прокопом.

— Знаешь, что со мной сегодня приключилось? Послушай-ка! Шел я утром в редакцию и на лестничной клетке повстречал сам себя. Мы столкнулись!

Он провел рукой по лицу и с озабоченным видом продолжал:

— Ты откуда? — спросил я сам себя. Выглядел я ужасно — мятый костюм, растрепанные волосы, бледный, заросший, под глазами круги. Я просто себя не узнал. «Откуда? — ответил я сам себе. — Из бара. Чему ты удивляешься?»

Он помолчал и, когда обнаружил, что Прокопа это не удивляет, снова заговорил:

— Взял я сам себя под руку, и мы пошли домой, чтобы умыться, отдохнуть и немного перекусить. Представь себе, что в моей комнате сидели еще два двойника — один слушал Шопена, другой — Элвиса Пресли. Я ужаснулся, господи, сколько же у меня обликов?!

Прокоп покачал головой.

— Да-а, это уже серьезно! — сказал он без тени улыбки.

— Это серьезно! — согласился Даниэль. — Шизофрения. Ты ничего такого не замечал за собой?

— Я не люблю ни Шопена, ни Элвиса Пресли.

— Раздвоение личности, — продолжал Ивашка, словно и не слыша реплики. — Кьеркегор сказал бы: «Кризис личности». У меня такое впечатление, что во мне живут два человека. А иногда — все три. А иной раз — даже целая толпа. Один думает о рассказе, другой — о рецензии, третий — о собрании. Хуже всего, что у каждого — своя точка зрения. Один ее выражает публично, второй же при этом думает, что тот — дурак и ханжа. На совещании читаешь реферат и слышишь, как сам над собой смеешься! У тебя по вечерам болит голова? Чувствуешь нечеловеческую усталость? Это все от газеты. Все от нашей работы.

Ивашка ухмыльнулся и снова уселся в кресло.

— В один прекрасный день попаду в психушку.

— Нет, ты не попадешь, — сказал Прокоп. — Ты станешь заслуженным писателем.

Ивашка весело кивнул.

— Не велика разница. Тебе этого не понять. Вы, экономисты, не способны понимать искусство.

— А искусство надо понимать?

— Ты когда-нибудь играл в футбол? — вместо ответа спросил Даниэль.

— Был вратарем в «Словане». В юношеской команде.

— Надо было тебе там и остаться.

— Ты что-то хотел сказать об искусстве.

— Мне в голову пришло сравнение: писать книгу — все равно что играть в футбол. Хочешь выиграть — соображай, избирай тактику, нападай и защищайся, терпеливо сноси подножки и умей сам бить по ногам. И ты обязательно должен забить гол.

— Не знаю, при чем тут литература.

— Когда садишься писать, перед тобой только чистая бумага, и неважно, есть в голове у тебя идеи или нет. Так и в футболе… неважно, что ты хороший игрок, если хочешь выиграть, сумей это доказать. Понимаешь?

— Нет.

— Я так и знал. Ну так слушай. На футбол ходит кто хочет. И книгу покупает кто хочет. Но только писатель знает, что такое написать книгу. И только футболист знает, каково это бегать за мячом. А вот судить у нас может каждый и о футболе, и о литературе.

— Я знаю, каково бегать за мячом, и знаю, каково писать.

— Ты пишешь не книги, а только статьи.

— Это одно и то же.

— Как же одно и то же?

Прокоп встал с кресла и сверху смотрел на узкое продолговатое лицо Ивашки.

— Мне видится определенная взаимосвязь между работой наших отделов. Послушай… Вы публикуете критический материал о книге, о премьере, о какой-нибудь постановке. Скажем, это плохая книга или плохая постановка. Критика в наших газетах прямиком говорит: «Это плохо!» Она говорит об этом четко, деловито и сурово. Не так ли?

— Время от времени.

— Люди привыкают к критике. Они привыкают к критической атмосфере, привыкают к тому, что критика является составной частью нормального диалога, что вещи называются своими именами без всяких там розовых слюней и оптимистической лжи.

Прокоп с минуту молча стоял и смотрел на сидящего перед ним Даниэля. Потом продолжал:

— Если читатели привыкнут к тому, что мы можем критиковать культуру, они научатся понимать критику по вопросам экономики и в общественных делах. Критика станет частью журналистской работы, а не ее исключением. Перестанут бешено звонить телефоны, перестанут стучать кулаком по столу.