Любош Юрик - И придут наши дети

— Если ты так смотришь на мою жизнь и на жизнь вообще, значит, ты не понял главного: нет ничего однозначного!

— Что же тогда означает законченность, завершенность, окончательность?

— Ничего, только смерть, да и в этом стоило бы усомниться. Как ты можешь задавать такой вопрос, когда знаешь, что человеческая жизнь находится в постоянном движении, что она меняется каждую секунду, и потому ничто никогда не заканчивается, и ни о чем нельзя сказать, что это окончательно решено и завершено. А к газете это относится вдвойне, потому что газета устаревает уже к моменту своего выхода, и надо тут же думать о новом номере. Так что и эта неделя не является исключительной, это обычная нормальная неделя каждого журналиста, и я знаю, что по-другому не бывает… Я уже должен думать о том, что будет завтра, потому что сегодняшний день — это уже прошлое. А сейчас оставь меня в покое, потому что я уже думаю о своей Студенке, о своем домике и о тишине сосновых лесов…

Порубан на столе вдруг как-то сразу уменьшился, и его поглотила поредевшая мгла.

Главный подумал, что теперь он может встать и оставить редакцию, пусть веселятся, беседуют и поют, поскольку приливы слабости и глухоты у него повторяются снова и снова. Они в конце концов обойдутся и без него, даже после его ухода развеселятся еще больше. С минуту он еще ждет, внутренне собирается, и, когда ему кажется, что ноги в состоянии вынести тело, он поднимается. Но в этот миг он видит совершенно новое лицо, приближающееся к нему, он понимает, что это — новая секретарша, понимает смысл ее слов, обращенных к нему тихо и робко:

— Товарищ директор, вас вызывает Буковая…

Матуш Прокоп старательно следил за тем, чтобы не выпить лишнего. Каждый раз, когда кто-нибудь поднимал тост, он лишь едва притрагивался к бокалу и чуть ли не с отвращением делал глоток. Он обратил внимание, что и Катя не пьет и лишь делает вид, что веселится. Хотя оба они пытались изобразить, что находятся в прекрасном настроении, отношения между ними были скорее натянутыми; они сидели рядом, но поворачивались только к своим соседям, тянулись через весь стол, что-то выкрикивали в разные стороны и даже пытались петь. Когда все-таки они остались почти наедине, когда были исчерпаны все возможности естественного отдаления, они перекинулись несколькими ничего не значащими фразами, вроде «выпьешь еще?», «подай мне спички» и «дай мне бутерброд, а то Гелена обидится». Прокоп чувствовал, что должен сказать Кате что-то очень важное и неотложное именно сейчас в этой комнате, наполненной ожиданием надвигающейся грозы.

Катя подсела поближе, под столом касаясь его коленом. Он понял, что разговора не избежать. Со смущенной улыбкой он стал рассказывать ей, какой он представляет себе газету и что теперь у него есть возможность делать ее по-своему.

Катя холодно его выслушала.

— Все мужчины одинаковы, — сказала она с показным равнодушием. — Стараетесь развернуться перед нами во всей своей душевной или физической красе, и вам даже в голову не приходит, что вы доставите женщине большую радость, если купите ей новое платье!

Его это слегка задело.

— Ну так скажи, о чем я должен говорить с тобой?

— Мы уже давно готовились к этому разговору. Скажи мне, наконец, хочешь ли ты со мной только спать или жить вместе? И перестань выкручиваться! Ответь мне немедленно и ясно.

— Ладно, — кивнул он без всякого энтузиазма, но с деланной готовностью, — хочешь услышать ясные слова… — тут он запнулся, потому что эти слова как-то не шли на ум. — А что, собственно, ты хочешь услышать?

— Не юли!

— Так помоги мне.

— Я тебя спрашиваю: да или нет? Отвечай!

— Не могу, — простонал он. — В какой-то момент мне кажется, что я все знаю, что мне все ясно… А на другой день мне ясно, что все это ложь…

Катя поигрывала незажженной сигаретой.

— Это не ответ. Я тебя спрашиваю об этом уже в сотый раз, и мне уже скучно…

А он ни на что не мог решиться, молчал и лишь смотрел, как ее пальцы поглаживают сигарету.

— Куда делась твоя уверенность? — спросила она глубоким голосом телевизионной дикторши. — Когда речь идет о газете, ты можешь быть очень энергичным. А когда речь идет обо мне…

— Да нет, — он попытался придать своему голосу былую уверенность, — такие вещи нельзя связывать… и сравнивать…

— Не понимаю почему…

— Потому что я ведь не положительный герой. Такие есть только в книжках, да и там теперь их нет.

— Не занимайся самокритикой. Мне это ни к чему. Я хочу только, чтобы ты меня понял. Ответь, наконец, однозначно, от этого зависит мое решение. Мне просто надоели эти иллюзии… Равно как и твои иллюзии по части газеты…