Автор неизвестен - Освобождение

— Нет — нет-нет. Не надо. Я могу умереть, — она либо хорошая актриса, либо действительно боится, уходя от красного глазка, — я твой друг.

— Это у тебя заклинание или заклинило? «Я твой друг»?

— Нет, я просто действительно твой друг. Я хочу тебе помочь.

— Ол райт. Допустим. Кто писал письма?

— Мы.

— Кто организовал переход?

— Мы, я, Рамсес и Ульрик. Ты нам очень нужен.

— А гадости про Венусю кто писал?

— А, про нее? Мы во… — она запнулась, потому что я посветил ей лазером в глаз.

— Неверный ответ. «Нее» следует произносить с придыханием обожания. И рассматривать меня как часть нее и наоборот.

— Хорошо. Так и произносить, раз тебе так сильно этого хочется. Я только так и буду произносить. Убери пистолет и успокойся. Я твой друг.

Черт с ним. Поверю. Кто ни поп, тот батька.

— Ладно. Надо хоть кому-нибудь поверить. Что ты хочешь?

— Меня ждет машина. Пойдем, расскажу.

— Тогда веди.

Я убрал пистолет, поднял рюкзак и пошел за ее спиной, затянутой в черную кожу.

Во дворе, куда мы вышли из подвала старого дома, стоял черный «Линкольн». Гробы на таком возить…

Мы сели, машина тронулась, я как-то загляделся в окно. Поток воспоминаний о потерянном мире пошел по моим извилинам, я поплыл сквозь них. «I Me Mine»…

Меня сшибло с сиденья, приложило об пол, а шею зажало стальным обручем. Я ощутил на себе тяжесть Беллы, запах ее духов и ее фиалковое дыхание.

— Запомни, — ее дыхание жжет мне ухо, — у меня, похоже, благодаря тебе, действительно было сломано ребро. Мне редко когда было так больно. Ты думаешь, я не чувствую боли? Я могла убить тебя раз шесть, после того, как ты убрал пистолет и свой проклятый фонарь. Вот я сейчас чуть нажму, и твоя глупая шея хрустнет. Или прокушу твое горло и выпью из тебя столько крови, сколько захочу. Или сотру твою личность в порошок и сделаю из тебя своего раба. Или прикажу запытать насмерть, хотя могу это сделать сама и с большим удовольствием, но не хочу тратить целую неделю. Или что-нибудь еще. Но я прощу тебя на первый раз, потому что ты идиот. Ты нужен нам и у тебя есть власть, недоступная нам. Мы забудем этот случай и будем друзьями.

— Белла, — какой у нее нежный голос и пугающе глубокие глаза! Так мурлычет пантера над куском мяса. И сердце мое в пятках, но говорить надо убедительно, хотя и душновато здесь, — на моей левой руке четыре перстня с серебряными шипами. Я, разумеется, идиот, но ты ведь понимаешь, что не сможешь сломать мне шею мгновенно, и что будет, если я ударю тебя в висок, или просто, пусть даже немного, оцарапаю кожу? Я прошу у тебя прощения за то, что причинил тебе боль и оскорбил, но я не представлял, в какой ситуации я оказался и прошу быть снисходительным к моему незнанию. Забудем ОБА эти случая и будем друзьями.

Белла тут же ослабила захват.

— Ха. Ты определенно нравишься мне, мальчик, — она поцеловала меня в ухо и поднялась на сиденье, — из тебя вышел бы отличный сын, если бы ты, подчеркиваю — ты бы захотел. Я редко предоставляю смертным шанс выбрать судьбу. Ты не сдаешься, даже когда наполовину мертв.

— «Не отступать и не сдаваться!» — мой брат служил в десанте, — пропыхтел я, устраиваясь рядом.

— В десанте?

— Да, Войска Дяди Васи — с неба в бой.

— Ты сейчас тоже что-то вроде десантника — с неба, в незнакомой местности…

— Ага. Продолжить аналогию? Знаешь, почему десантникам при выброске давали паек на три дня? Потому что через три дня предполагался или подход своих войск или полное уничтожение десанта. Мои войска далеко.

— Но ты, надеюсь, не думаешь, что мы тебя уничтожим?

— Сейчас — разумеется, нет. Я вам нужен. Потом — очень даже… Продолжаю про десантников. При угрозе жизни десантника есть неписаный приказ — «Умри, но уничтожь все ценное, до чего сможешь добраться, причини врагу наибольший ущерб». Так что мое неминуемое уничтожение будет громким. Намек ясен?

Белла сморщила нос и нахмурилась.

— Pathetic… Too bookish. Твое красноречие оставляет желать лучшего, но ты, как я вижу, боишься смерти. До определенного предела. Страх — благодетельное чувство.

— Смею напомнить, что смерть для меня свершившийся факт. И он поставил это событие в ряд бытовых и почти приятных.

— Но потом тобой, как и всеми вами овладевает безумие… — « Я не люблю, когда такие речи произносят с такой медовой мечтательной улыбочкой… » — Что ж, теперь я знаю, кого я могла бояться почти так же, как своего брата, если бы была смертной. Ты тоже никогда никому не веришь, кроме себя. Но ты чуточку страшнее, потому что ты не любишь играть с врагом. Тебя интересует не красота победы, а поражение противника. Надо будет подкинуть Ульрику новую главу в его философский трактат: «Философия авиабомбы».