Роберт Глэнси - Мелким шрифтом

Я накупил пробных баночек, клал на стену несколько мазков, потом садился и, глядя на три одинаково белых пятна, говорил:

— Не вижу никакой разницы.

В ответ жена кричала:

— Ты просто не различаешь цветов, вот и все!

— По — моему, с формальной точки зрения белый вообще не цвет, а оттенок, — парировал я.

— Сам ты на хрен оттенок! — вопила она.

Да, мы всерьез спорили, какой белый является настоящим белым.

После многонедельных размышлений мы наконец выбрали нужный оттенок белого; нам доставили полные банки, на дне каждой была наклейка: «В серийной партии краска может отличаться от оттенка в пробной упаковке» [107].

Когда я, не веря собственным глазам, сообщил это жене, она упрекнула меня — я, видите ли, недостаточно серьезно отношусь к самому процессу выбора [108].

Моя жена зарабатывает тем, что составляет психологические характеристики на разных людей.

Она проводит психометрическое тестирование и сообщает компаниям, что это за люди. Очевидно, мы сами уже не способны разобраться. А ведь было время, когда мы доверяли собственным инстинктам. Теперь же специалистам вроде моей жены платят за то, чтобы они вообще не делали поправки на инстинкт: это лишний член в уравнении, охватывающем нынешнее обрюзгшее человечество [109].

Этот способ оценивать людей вгоняет меня в такую тоску, что я частенько запрещаю себе даже думать о нем — на глаза сами собой наворачиваются слезы.

Жена принуждает меня проходить тестирование. Я — ее подопытная морская свинка. О результатах не имею понятия, мне на них плевать. А ей совсем не плевать. Где — то в столе у нее лежит крупноформатная таблица — жена их обожает, — или диаграмма с идущей вниз линией, изящной, как лебединая шея, — это кривая моего регресса. Интересно, когда именно началось мое отлучение от благодати? Самому мне трудно определить момент, когда из яркого молодого человека я соскользнул в категорию среднестатистичсского, а затем и не поддающегося классификации объекта. Впрочем, моя жена, несомненно, могла бы указать эти стадии с точностью до дня.

В университете я был круглым отличником, учился легко, не напрягаясь, но был неукротимо честолюбив и неисправимо умен. Обожал тесты: по ним я судил о своих успехах, Жена познакомилась со мной, когда мои яркие способности достигли максимума, я был на пути к величию. Она решила, что я далеко пойду. А я не выдержал испытания. Яркость — вещь хрупкая. И настолько прозрачная и жесткая, что, когда мне стало не по силам соответствовать всеобщим ожиданиям, я сломался. Я был чистой воды университетский ученый, который заведомо не в ладах с реальным миром: люди, со своими запутанными этическими проблемами, только марают безупречную сферу напечатанных на чистой белой бумаге экзаменационных работ.

Итак, жена меня тестирует и никогда не сообщает результатов, а я делаю вид, что мне плевать. Это же не экзамен, на котором надо получить высокий балл, говорит она. У ее тестов совсем другая цель [110].

Она совершенно переменилась. Я ее почти не узнаю. А раньше была как все. Раньше, если человек при знакомстве ей не нравился, она говорила:

— Этот парень, блин, — набитый дурак.

Все было понятно. Набитый дурак . Ежу ясно. Но теперь, уходя с вечеринки, она выдает что — нибудь вроде:

— Этот малый — типичный EFTJ! Меня настораживают его F-склонности.

Короче, речь вот о чем: я перестал понимать свою жену. Дело тут вовсе не в моих эмоциях. И не в том, что мужчины с Марса, а женщины с Венеры, поэтому, дескать, я и не понимаю жену. Речь о другом: я на самом деле не понимаю, что она говорит . И чем больше она несет свою корпоративную тарабарщину, тем хуже понимает меня, хотя я говорю на простом, общедоступном английском языке. Бывает, скажу что — нибудь самое обычное, а она недоуменно смотрит на меня, будто я заговорил на идиш. Порой я почти не понимаю, о чем она толкует, и мне начинает казаться, что я живу в одном доме с безупречно одетой студенткой — иностранкой, приехавшей в Англию по обмену. И когда мы добиваемся взаимопонимания по какому — нибудь элементарному вопросу, я неожиданно для себя страшно возбуждаюсь.

К примеру, она скажет:

— Передай мне молоко.

После многих часов изнурительного непонимания эта фраза доходит до меня мгновенно! От счастья голова идет кругом, я с улыбкой протягиваю молочник и говорю: