Геннадий Карпов - Б-1, Б-2, Б-3 [неженский нероман]

* * *

Дома мы с ней остались одни. Мамки и бабки куда-то разбежались, и дочь, помахав маме ручонкой, застыла в коридоре, глядя на закрывшуюся дверь в ожидании – когда же мама вернётся. Маму она ждала, потому что папа большого участи в её воспитании не принимал. Младшую дочь я воспитывал так же, как мой папа воспитывал меня, а я в своё время – свою старшую: никак. И она относилась ко мне соответственно, то есть так же, как я – к своему папе. В воспитании старшей дочери я участия не принимал вообще, потому что абсолютно точно знал: папа сделан не для этого! Папа должен приносить в дом деньги и иногда ругать ребёнка за провинности. Реже – читать книги и гулять по городу. В качестве исключения – делать подарки в день рождения и хвалить за пятёрки в конце учебного года. Как воспитывали вас – так и вы будете воспитывать других. Но в моём случае произошло странное: моя вторая дочь воспитала меня. За одну минуту она объяснила мне, что все тридцать восемь лет я ошибался. Что меня воспитывали неправильно и этот процесс необходимо в корне пересмотреть. И она сделала то, чего было не дано сделать мне.

Пока дочь заворожено смотрела на закрывшуюся за мамой дверь, я взялся мыть в коридоре пол. Помыв, я приказал ей шагать в комнату. Ребёнок сел на пол где стоял и горько расплакался. Я поступил так, как обычно поступали со мной и как поступал я раньше: два раза грозно попросил по-хорошему, потом поднял рыдающего ребёнка за одну руку, дал по заднице и понёс в комнату, дабы там усадить её за какую-нибудь голливудскую залипуху, а самому сгонять за пивом. И в этот момент она повернулась ко мне и, рыдая, крепко-накрепко обняла за шею человека, который только что её ударил. За одну эту секунду я стал другим! Внезапно до меня дошло всё! На меня буквально пролилась истина! От единственного её прикосновения до меня дошло, что плачет ребёнок не потому, что ему больше нечем заняться, а потому, что пол перед ним – мокрый, и она вчера поскользнулась на таком же полу и упала, поэтому теперь боится ходить по кафелю после помывки. Что бить детей может только полная скотина, каковым я, видимо, и являюсь. Что папа – это не сверхчеловек, который прав в споре с ребёнком всегда и во всём! Что всё моё детство меня воспитывали два не очень умных человека, и это нашло отражение хотя бы в том, что с семи до десяти лет я наблюдался у местного психиатра. Любимым вопросом моей мамы, преподавателя по диплому, был: «Кого ты больше любишь: меня или папу? Только честно!» В разговоре с соседкой она как-то обмолвилась: «Это так элементарно! Даже мой Гена понял бы!» Папа вопросов не задавал, а только заставлял ходить то в музыкальную школу, которую я люто ненавидел, то работать на даче, которую я ненавидел не меньше. Каждую пятницу он приходил с работы сильно пьяный и принимался читать нам с сестрой какие-то нотации. Это и было его воспитание. Мы стояли перед ним столбами, старались не нюхать перегар и ничего не понимали. К счастью, вскоре он начинал икать и шёл блевать. Старшая сестра уводила меня ночевать к соседям, а мать всю ночь ухаживала за отцом: давала ему слабенький чай, таскала тазики с блевотиной и сама от всего этого блевала. Ещё одним способом моего воспитания было то, что мать говорила, будто идёт к соседке поболтать, после чего громко хлопала дверью. Я оставался дома один. Читал, играл, что-то говорил то сам себе, то игрушкам и солдатикам. И вдруг в зеркале видел мать! Оказывается, она никуда не уходила, а хлопала дверью для вида и подглядывала – чем я занимаюсь. А пьяный отец как-то спросил: «Ты знаешь – для чего тебе писька? Не знаешь? Ну и дурак!» Мне в тот момент было лет девять. За тройки в школе неминуемо следовала казнь, так что к восьмому классу я уже не хотел идти из дома – в школу, а потом из школы – домой. Учился, правда, я неплохо, но постоянная угроза скандала из-за малейшей провинности или плохой успеваемости скорее мешали, чем способствовали моему развитию. Если я дрался с кем-то из пацанов в ограде и моим родителям на меня жаловались – вокруг меня оказывалось скопище прокуроров без единого адвоката.

Вскоре после того, как дочь одним мановением руки сделала из меня нормального человека, произошёл случай, расставивший точки в моих отношениях с родителями. Отец приехал к нам по какому-то делу на своей машине, пробыл час и собрался домой. Через минуту после того, как он ушёл, в дверь раздался дикий стук и крик: «Гена, помоги!» Я выскочил из квартиры и увидел, как какой-то здоровенный жлоб мутузит моего папашу, зажав его в угол лестничной площадки. Долго разбираться я не стал и накатил жлобу пару боковых и пару правых прямых. Жлоб что-то пытался мне сказать, я врезал ему ещё, и он выскочил из подъезда с криком: «Мужики! Наших бьют!» Мы с отцом выскочили вслед за ним, и я сфотографировал в памяти такую картину: десяток местных братков, повскакав со скамеек и опрокинув пиво, неслись на помощь другану. Мой папа, увидев бегущую драться толпу, впрыгнул в свою машину, дал полный газ и скрылся за поворотом. Я остался один, стоя около подъезда, и через секунду меня окружили не очень дружелюбные, не очень трезвые, и вообще не очень люди. Побитый парень орал, что один козёл не пропустил его проехать к своему подъезду и нахамил, а другой дал в глаз. Только тут я понял, что мой папа был зачинщиком всей этой свары и явно не прав, хотя бить пенсионера за это было вовсе не обязательно. Десять против одного – мне не светило ни одной звезды! Но парни с лавочек узнали нового соседа и сразу в драку не кинулись, а на моё счастье решили сначала разобраться – кто и почему осмелился поднять руку на их товарища? На меня долго кричали, я кричал в ответ, и, что удивительно – докричался! Битому десятеро сказали, что любой сын, увидев, что бьют отца, поступил бы также, да и синяков почти не видно, но им за ложную тревогу полагается магарыч. Я сказал, что не вопрос, и через десять минут притащил пацанам три литра водки. Себе взял литр пива: больше просто не оказалось денег. Мы всей бригадой дёрнули на скамеечке за дружбу по стопарю, и я пошёл домой пить пиво с валерьянкой. И только поздно вечером приехала сестра поинтересоваться: жив ли я? А то папа волнуется! Через день приехал папа и завёл старую пластинку про то, какие все в мире козлы, и какой он мушкетёр на белом коне. Будь я прежним – я бы съел эту клюкву в миллион первый раз и хоть кивком головы, но подтвердил, что мой папа и тут прав. Но прежним я уже не был! Я уже знал, что воспитывать детей так, как делали они и как делал до последнего момента я – нельзя категорически! Что те, кто всё детство были в моих глазах непререкаемыми авторитетами – просто не очень умные, подловатые и трусоватые люди, у которых есть любимая дочь и сын в нагрузку. Поэтому я открытым текстом и глядя в глаза послал папу нахуй! Я не стал объяснять пожилому человеку – в чём он прав, а в чём – нет. Понять это ему не было дано и раньше, а преклонный возраст, как сказали классики, не позволял надеяться на то, что он поймёт это теперь, тем более из уст того, кому за всю жизнь он сделал только один подарок: вырезал из нестроганой доски пистолет на десятый день рождения. Я перестал прощать его враньё и подлости, и послал раз и навсегда. После скорого моего развода с Б-3 моя мать сделала выбор в пользу невестки, как обычно обвинив в разладе одного меня. Ничего удивительного: ведь с её точки зрения во всех четырёх разводах моей сестры виноватыми оказывались только её недостойные мужья! Я ничего никому не стал доказывать, и во время очередной телефонной проповеди на тему: «Все мужчины – скоты по природе, и мой сын – не исключение! То ли дело – женщины!» – послал под горячую руку и мать. Всю жизнь считали меня плохим? Получите! Теперь сядьте в кружок и перемывайте мои кости сколько душе угодно! Я даже не икну.