Драгомир Асенов - Биография вечного дня

— С кем именно они говорили в Софии? — озабоченно настораживается бай Георгий.

— С военным министерством. Справлялись, кого назначили министром. А потом хотели получить подтверждение от начальников других гарнизонов.

Наступает гробовое молчание — едва ли кто-нибудь из присутствующих не догадывается, что означает двусмысленное поведение военных.

— Я предлагаю… — Старый тесняк хмурится, в уголках его рта образуются жесткие складки. — Во-первых, устроить перед казармами демонстрацию по случаю нового летосчисления!

— А если они откроют огонь? — останавливает его чей-то голос, в котором угадывается не столько страх, сколько осмотрительность.

Георгий Токушев досадливо возражает:

— Они не посмеют! Кроме того, перед началом демонстрации я сам пойду и поговорю с полковником Гроздановым. Мы с ним не знакомы, но, я слышал, он человек хитрый, осторожный, так что вряд ли станет ссориться с коммунистами в такой момент.

Джундов, Каменов, Спасов — все противятся этому:

— А вдруг они объявят тебя заложником?

Старый тесняк усмехается: ему приятно, что о нем так беспокоятся.

— Не бойтесь, ничего со мной не случится… Время работает на нас!

— Что верно, то верно, — вступает Кузман. — Но это вопрос престижа. С какой стати ты должен идти к нему? Пусть он сам идет к представителю народной власти!

— Что ты предлагаешь?

— Мы попросим его пожаловать сюда! Ничего, что они не берут трубку, мы как-нибудь передадим наше предложение — курьеры, слава богу, найдутся!

— А если он откажется?

— Так ведь время работает на нас! Лишний раз проверим, так ли оно на самом деле. И не следует упускать из виду самое главное.

— Что ты имеешь в виду?

— Советские войска! Они могут появиться здесь в любой момент!

Георгий Токушев опускается в кресло бывшего начальника Областного управления и, подумав, неторопливо поворачивается к Николаю — похоже, он уже выбрал себе курьера.

Заседание продолжается. Обсуждаются все новые и новые вопросы — множество проблем ждет срочного решения. Однако Николай уже ничего не слышит и не видит, так он взволнован, что волею судьбы оказался в вихре событий, мало сказать в вихре — в его огненном кольце.

Аптекарша Стефка Манчева слышат, как в замочной скважине проворачивается ключ: щелчок, еще один и еле слышный скрип — признак того, что замок закрыт. Она стоит и ждет еще какое-то время, но больше ничего не слышно, и тут же догадывается, что полицейский тоже затаился у двери и прислушивается. Ей даже кажется, что каким-то сторонним, сверхъестественным взглядом она видит и себя, и его одновременно: оба скрючились в напряженном ожидании, обоих гложет взаимное недоверие. Хотя нет, она не права, Крачунов все же доверился ей, раз согласился, чтобы его сунули в этот чулан, который из убежища может превратиться в западню. И может быть, согласился не без умысла — ведь если она выдаст его властям, разве это не обернется трагедией и для жертвы, и для палача?

Стефка Манчева вздыхает и возвращается в прихожую. Но тут она вдруг теряет силы, в висках шумно пульсируют кровавые вихри, окружающие предметы странно удлиняются и крутятся. Она опускается на стул и, облокотившись на стол, огромным усилием воли пытается овладеть собой: постигшая ее беда до такой степени страшна, настолько чудовищна, что любые личные муки и переживания сейчас неуместны — беду эту надо воспринимать хладнокровно. Камень, опаленный огнем, остается невредимым. Поначалу взгляд ее скользит по окружающим предметам, но теперь она их не замечает, потом слух ее словно оживает под напором звуков — необычных, странных. Ей никак не удается определить, откуда они.

И вдруг наступает просветление — эти звуки идут с улицы, там разыгрывается что-то бесконечно интересное, такое, чего люди томительно ждали годы. Только теперь у нее не хватает сил дотащиться до окна, чтобы взглянуть в него и понять, что же происходит. Маятник стенных часов раздражает ее своей неподвижностью, цифры над ним — своими размерами, будто рассчитаны на близоруких. Наконец Стефка Манчева переводит дыхание и говорит вслух, изумляясь собственному умозаключению:

— И все-таки он в мышеловке!..

— Кто в мышеловке? — слышится стонущий голос.

Она вздрагивает, как бы очнувшись, и начинает пальцами растирать лоб: нет, нельзя расслабляться, нельзя давать волю страху и безумию, которые кроются в ней и заставляют трепетать каждый нерв, каждую клетку! Спору нет — перед нею разверзлась пропасть, разверзлась она и у ног ее мужа! Однако эта пропасть никоим образом не должна угрожать ее дочери, дочь любой ценой надо обезопасить — вот вывод, достойный того, чтобы его считать главным, сделать исходной точкой, если ей удастся собраться с мыслями и привести в определенный порядок ход своих рассуждений. Потому что сейчас лишь одно занимает ее — как предотвратить гибель дочери, как спасти Елену, а все остальное утратило всякое значение — и семья, и аптекарь, и ее собственная судьба!