Анатолий Ким - Вкус терна на рассвете

В один из таких налетов дядя решил никуда не убегать и остался дома с мальчишками. Накануне он накурился опиума и теперь чувствовал себя слабым. Он сидел на кане, прислонясь к облупленной, в глиняных язвах, беленной мелом стене. Старший из мальчиков топил печь, сидя спиною ко входу, а двое других, чумазые и сопливые, замерли в дальнем углу на кане, испуганно глядя на дверь. На улице разносились визгливые крики, гремели близкие выстрелы.

Вдруг с треском прорвалась бумага, которою была оклеена рама двери, и в дом просунулось дуло ружья. Оно, как живое, повертелось туда-сюда, словно высматривая, затем убралось назад — и дверь распахнулась от сильного пинка снаружи. В комнату хлынул морозный туман, в проеме мелькнуло несколько фигур на заснеженном дворе. Мимо калитки пронесся верховой китаец с откинутой над спиною длинной косой. И вдруг ворвались в дом и стали на пороге три человека, заслоняя собою уличный яркий свет. Один дул на руки, обняв винтовку, как полено. Двое других водили перед собою стволами ружей, стоя на раздвинутых полусогнутых ногах. Тот, кто дул на руки, был в обмотках и калошах из сыромятной кожи, зато на голове у него была лисья шапка с козырьком.

Увидев перед собою всего одного человека и трех грязных малышей в нищем доме, хунхузы о чем-то загалдели, заспорили, жилясь шеями. Потом один из них поддал ногою в зад сидящему у печи мальчишке, и тот, сверкнув зубами и коротко рассмеявшись, словно с ним пошутили, живо перелетел на кан и уселся рядом с братьями. Другой крикнул что-то дяде, и тот, отвесив бандиту низкий поклон, подполз к нему по кану. Хунхуз схватил его за пучок волос на макушке и оттаскал. Затем стал о чем-то спрашивать. Дядя кланялся и отнекивался. Тогда хунхуз размахнулся и залепил пощечину. Дядя зажмурился, но продолжал упорно отрицать. Один из тех, что был в меховых унтах, выбежал в сени, схватил там лопату и, вернувшись, сунул штык лопаты в печь. Тот, что в лохматой шапке, шарил по полкам, приподнимал за углы циновку, постукивал по стене пальцами — искал запасы опиума. Он разорвал и выкинул к печке подушку, набитую рисовой шелухой. Все трое столпились возле печки и стали совещаться.

Тут один, что в лисьей шапке, подбежал к дяде, подмял его под себя и уселся ему на затылок, а другой уселся на его ноги. Третий вынул из печки раскаленную докрасна лопату и, подбежав к ним, приложил ее к дядиному заду. Дядя глухо заревел из-под хунхуза, тот крепче сжал коленями его голову. Сразу же заплакал малыш. Лопата, остывая на воздухе, посинела, но была еще горяча, из-под нее взвился дым.

Тут в дом вбежал еще один хунхуз, в рваном полушубке, опоясанный патронташем, что-то крикнул, размахивая руками и приседая. Хунхузы вскочили, бросив дядю, все враз загалдели, казалось, не слушая друг друга. Затем выбежали из дома. Но один тотчас вернулся, бросился к стене и сорвал с нее шкуру рыжей собаки, распяленную на гвоздях. Осмотрев ее, хунхуз с отвращением плюнул и забросил шкуру в угол. Он направился к выходу и по дороге нагнулся к очагу и рванул вмазанный в него котел. Затрещало, грабитель выбежал с добычей. И тут во дворе раздалась его ругань, — и захохотали. Оказалось, что он вместо котла выдрал нагоревшую толстую корку каши.

Дядя уходил на картежные дела и пропадал иногда по нескольку дней. Перед уходом он наваривал по полному котлу каши, которую племянники постепенно подъедали. Присохшую к стенке котла кашу никто не думал соскребать, и новая каша варилась в немытой посуде. И постепенно внутри котла образовалась толстая горелая корка, ее-то и выдрал второпях хунхуз.

Дядя лежал на капе животом вниз и стонал. Младший племянник тихо всхлипывал, Каменный Тигр сидел рядом, старший закрыл дверь и принялся подметать возле печки, где была рассыпана рисовая шелуха из разорванной подушки. Дядя, кряхтя, охая, рассказал детям, что только благодаря появлению хунхуза в полушубке остался жив. Этот китаец, строивший летом стену вокруг села, приходил иногда в одно место, где они вместе с дядей курили опиум. Он-то знал, что у дяди нет и не может быть никакого припрятанного опиума. Дядя велел принести соевой пасты, которою и залепил ожог на заду. «Откуда у меня опиум, — стенал он, — у меня, горемыки с тремя детьми. Были вот одни целые штаны, да и те прожег проклятый хунхуз». Постенав и поохав, дядя вскоре затих.

Вдруг снова просунулся в дом ствол ружья, поводило черным зрачком дула из стороны в сторону, и дверь открылась. Видимо, хунхузы привыкли только так входить в чужой дом. На этот раз вбежали двое — в лисьей шапке и тот, дядькин приятель, втащили, держа за разные края, большой картонный ящик. Бросив его посреди комнаты, хунхузы тут же выскочили обратно.