Валерий Привалихин - Восхождение - Проза

У дома Сергея Никаноровича Колесникова всадник спешился; стоял, поглаживая влажную шею коня, разминая затекшие ноги. Чавкала под сапогами грязь.

Раздались поблизости голоса, кто-то шел по переулку, матерился, осклизаясь.

Фигуры — их было трое — приблизились; всадник хорошо теперь различал и голоса, и самих людей. Это были односельчане, Григорий Назаров, Марко́ Гончаров и Сашка Конотопцев. Он подивился, что они дома, не на службе, а потом хмыкнул — а сам-то? Через минуту все трое были возле него, загомонили, радуясь отчего-то встрече, хлопали его по плечам.

— Здорово, Иван! — от Марка́ Гончарова несло крепким перегаром. — Откуда взялся? Не иначе и ты с Красной Армии сбежал?

Подали руки и Назаров с Конотопцевым, эти тоже были навеселе.

Иван Колесников на приветствия односельчан ответил осторожно, с опаской:

— Да вот, приехал… Батько, что ли, захворав. Письмо из дому получил еще на той неделе, да все никак не мог…

Гончарова эти слова привели в неистовый хохот.

— Да батьку твоего мы уже три дня как схоронили. Ох и поминки были у Сергея Никанорыча!

— Ты… чего мелешь?! — Колесников грозно надвинулся на Гончарова.

— Да правда, Иван, правда, — усмехнулся Григорий. — Схоронили Никанорыча. Кровью изошел. Дело стариковское, чего уж тут. Ты вот что… — Он приблизился к Колесникову, и Иван близко теперь видел небритое лицо Назарова, насмешливые наглые глаза. — Ты с красными-то… полюбился, чи шо? Батько твой, да и все Колесниковы, — люди как люди, из зажиточных, а ты… Братов наших небось ловишь да к стенке ставишь, а?

— Ну, как сказать, — уклонился от прямого ответа Колесников. — Теперь, может, и меня самого к стенке поставили бы.

— Ага!.. Слышь, Марко́, — оживился Григорий. — Ты вот что, — говорил он снова Колесникову. — Заглянул бы завтра в наш штаб, а? Дело есть.

— В какой еще штаб?! С меня хватит. Шесть годов дома не ночевал, забыл, как земля по весне пахнет.

Молчавший все это время Сашка Конотопцев, низкорослый, в белом полушубке, с ухмылкой откинул полу, положил руку на рукоять обреза.

— Григорий, вон, братану своему, Мишке, дырку в башке сделал, — сказал он как бы между прочим. — Теперь у него одна забота — землю нюхать.

Колесников, толком не понимая, чего все-таки от него хотят, зябко повел плечами, попросил миролюбиво:

— Шли бы вы своей дорогой, хлопцы. Ну, выпили, ну языки почесали… А человек три дня с коня не слезал, спешил. По бабе своей соскучился.

Тройка дружно загоготала.

— По Оксане, что ли? — скалился Гончаров. — Да она сейчас-то дома, нет? А то скачи прямиком к Даниле Дорошеву, там ее поищи.

— Ну! Ты! — Колесников схватился за эфес шашки. — Чего языком мелешь?! Зарублю, гада.

Колесникова трясло, он никак не мог задвинуть назад в ножны наполовину вынутый клинок.

— Ну, чем ты там, у красных, командуешь? — спросил Григорий. — Батько твой хвастался, что полком.

— Нет, эскадроном. Сейчас вот, после ранения, в отпуску.

— Не дюже тебя красные-то ценют, — сплюнул сквозь зубы Гончаров. — Сколько лет у них, а все эскадронный. Григорий у нас так полк сразу получив, Сашка, вон, разведкой командует, а тебе, глядишь, и дивизию дали бы.

— Слышь, хлопцы, — Колесников решительно взял коня под уздцы. — Хватит шутковать. С дороги я, нога болит…

Григорий вплотную приблизился к нему, дышал прямо в лицо.

— Да нет, Иван Сергев, тут не до шуток. Восстал у нас народ. Советскую власть скинули. И ты… В общем, завтра в штаб приходи. Утекешь ежли — кровя твоей родне пустим. И Оксаниных братов тоже… До люльки всех вырежем.

Колесников, сжав зубы, растерянно смотрел им вслед.

— Дурачье пьяное, — пробормотал он. — Только от одного ярма сбежал, эти тут как тут…

Нагнувшись к окну, Колесников постучал, с улыбкой увидел, что в доме занялся переполох — заметались полуодетые женские фигуры, чье-то лицо прилипло к окну. Потом кто-то стал отпирать ворота, неумело и долго вынимал из проушин перекладину.

— Ну, кто это там возится? — прикрикнул он, и тотчас раздался виноватый и заискивающий голос Оксаны:

— Да я это, Ваня, я!.. Никак ее, подлюку, не вытащу, тяжеленная!.. Параска, ну-ка, подсоби!..

«Сама подлюка, — зло подумал Колесников, вспомнив, что ему сказал Гончаров. — Разберусь с Данилой, гляди, Ксюха…»

Ворота наконец распахнулись, две женщины бросились к Колесникову, повисли на нем. Он стоял спокойный, даже равнодушный к объятиям жены и сестры, Прасковьи, морщась от боли в раненой ноге; не выпускал из рук уздечки, думая о том, что коня надо поставить в сарай, а потом, когда остынет, напоить.