Второй за два дня еврейский суд в моей жизни. Судьи-евреи. Еврейские законы. Еврейские флаги. И ответчики — неевреи. Суды, о которых грезили евреи много столетий, ответ на страстное желание получить то, что казалось даже менее осуществимым, чем собственная армия или свое государство. Наступит день, когда правосудие будем вершить мы!
Что ж, этот день, как ни поразительно, наступил, и вот мы здесь, вершим правосудие. Осуществление еще одной свойственной человеку мечты, на которую возлагалось столько надежд, — в совсем не идеальной форме.
Джордж и Камиль лишь ненадолго сосредоточились на перекрестном допросе; скоро Джордж взял блокнот и начал делать заметки, а Камиль снова зашептал, почти уткнувшись в мою щеку:
— Брату сделали инъекцию.
Мне сначала показалось, что он сказал «имитацию».
— А что это? — спросил я.
— Инъекция, — он показал наглядно, нажав большим пальцем на мое предплечье.
— От чего?
— Ни от чего. Чтобы ослабить организм. Теперь у него все тело ноет. Посмотрите на него. Еле держит голову. Ему шестнадцать лет, — сказал он, умоляюще расставив ладони прямо перед своей грудью, — а они вкололи ему что-то, чтобы он заболел. — Руки показывали жестами, что для них это обычный поступок, их ничем не остановишь. — Они используют медперсонал. Завтра я пойду жаловаться в Медицинское общество Израиля. И они обвинят меня в клевете.
— А может, медики сделали ему инъекцию, — шепнул я в ответ, — потому что он уже заболел.
Камиль улыбнулся, точно ребенку, который играет со своими игрушками, пока его мать или отец умирает в больнице. Потом прижался губами к уху и прошипел:
— Это они больные. Вот так они подавляют восстание упорных националистов. Пытками, которые не оставляют отметин. — Он указал на полицейского на свидетельской трибуне. — Тоже симуляция. Дело тянется и тянется только для того, чтобы мы дольше мучались. Это длится уже четвертый день. Они думают, если донимать нас достаточно долго, мы сбежим жить на Луну.
Повернувшись ко мне в следующий раз, Камиль стиснул мою руку:
— Я везде встречаю людей из ЮАР, — прошептал он. — Разговариваю с ними. Задаю им вопросы. Потому что каждый день сходство все сильнее.
Шепот Камиля начинал меня нервировать, как и та роль, которую я уготовил себе по необъяснимой причине — по своей блажи. «Чем можем помочь тебе мы?» То ли он старался завербовать меня в союзники по борьбе с евреями, то ли прощупывал меня, выясняя, такой ли уж я ценный человек, как считает Джордж из-за моего визита к Леху Валенсе. Я подумал, что всю жизнь сам себя втягиваю в такие вот запутанные коллизии, но до сих пор это происходило по большей части в моих книгах. Ну и как мне теперь выпутаться?
И снова плечо Камиля надавливает на мое, и его теплое дыхание обдувает мою кожу:
— Разве я неправ? Не будь Израиль еврейским…
Резкий стук молотка по столу — так судья дал понять Камилю, что, пожалуй, пора заткнуться. Камиль невозмутимо перевел дух и, в ответ на замечание судьи, сложил руки на коленях и минуты две провел в состоянии медитации. А затем снова зашептал мне в ухо:
— Не будь Израиль еврейским государством, разве те же самые американские евреи-либералы, которые так переживают за его благоденствие, разве они не осудили бы его обхождение с арабским населением так же сурово, как осуждают сейчас ЮАР?
Я снова обошелся без ответа, но его это обескуражило не больше, чем грохот судейского молотка.
— Конечно, теперь ЮАР — это уже пустой звук. Теперь, когда они ломают руки и делают заключенным инъекции, теперь думаешь не о ЮАР, а о нацистской Германии.
Тут я повернулся к нему лицом, совершенно инстинктивно — так я нажал бы на тормоз, если бы наперерез моей машине на дорогу выскочило животное. А на меня без малейшей агрессии уставились влажные глаза, наделенные неисчерпаемым, совершенно непостижимым для меня красноречием. Мне было бы достаточно просто сочувственно кивнуть, кивнуть и состроить глубокомысленную мину, чтобы продолжить маскарад, — но к чему это лицедейство? Если у него когда-либо и существовала цель, то теперь я слишком раскипятился из-за безрассудных речей этого господина, вздумавшего меня дразнить; я позабыл, зачем надел на себя маску, мне расхотелось продолжать лицедейство. Хватит, я уже наслушался.
— Видите ли, — заговорил я, вначале тихо и негромко, но, вот что удивительно, моментально перестал себя контролировать, едва слова сорвались с языка, — нацисты не ломали рук. Они занимались промышленной ликвидацией людей. Превратили смерть в производственный процесс. Пожалуйста, не надо метафор там, где есть исторические документы!
Читать дальше