Мастер Чэнь - Девушка пела в церковном хоре [litres]

Но он смеялся.

И он пытался протолкнуть через горло слова, пока мы вели его, полуслепого, к столу:

– Один их крейсер горит. Другой сел носом на волну. Ведь можем!

Мы начали укладывать его на стол, а он хватал нас руками и договаривал главное:

– И одного потопили. Миноносца. С тридцати пяти кабельтовых. Комендор Васильев, слышите? Он. Орудие номер два. Потопил ведь его!

И снова задергался в смехе.

Этого человека – живого, хоть и на носилках – мы видели потом уже на берегу. И насколько я знаю, он остался жить и дальше.

Если бы вы не ушли на дно так быстро, броненосные красавцы – вы, «Александр», «Бородино», «Наварин», другие. Если бы вы успели узнать, что один крейсер, полупарусник из ушедшего века, сделал то, что не смогли вы и не смог больше никто другой, – тогда дно было бы вам мягче.

И все это время моторы где-то в нашем корабельном чреве гудели ровно, а пока это было так, раненые были относительно спокойны, а вместе с ними и мы.

Мы не знали, что только что в командирскую рубку ворвался Блохин. И увидел Ивана Николаевича Лебедева еще стоящим на ногах, но навалившимся всем телом на штурвал. Кровь заливала его от пояса и ниже.

Он был там единственным живым, все прочие – лейтенанты Дурново, Гирс, еще кто-то – были разорваны осколками.

И Блохин послал ординарца к нам – к доктору, сам встал за штурвал, но тут выяснилось, что тот вертится вхолостую.

Лебедев успел еще сказать Блохину: «Сдаю вам командование».

Он пытался остаться на мостике, но в итоге мы, внизу, увидели неузнаваемого человека в белом, которого целая команда на руках спускает в нашу пещеру и бережно несет на стол. И нам стало понятно, что что-то важное в нашей жизни кончилось.

А еще вдруг все ощутили, что моторы хотя и работают, но вяло и с перебоями. Хотя поток раненых к нам немного ослаб.

В тот момент я снова оказался наверху – как всегда, со сложенными палками, между которых была натянута парусина. Там, наверху, была уже странная темнота, хотя горизонт на востоке был четок и на нем – на почтительном отдалении от нас – виднелись японские корабли.

Но здесь, под защитой нависавшей над нами горы острова, было сумрачно и тихо.

Лебедев довел нас до Дажелета.

Мы бродили с носилками среди обугленных обломков досок от шлюпок и катеров, среди лохматого металла; мы пытались заглянуть через борт туда, где были зияющие дыры. А еще мы поняли – нет, услышали чью-то команду – что раненых нести вниз уже не надо. Надо поднимать их вверх. И грузить в две оставшиеся посудины, чтобы раз за разом транспортировать их на берег – вот этот, совсем близкий.

Блохин с оставшимися офицерами в это время устроил военный совет, хотя и без него картина была ясной. Орудий, годных к бою, было всего ничего. Правда, не было и снарядов. Не светили прожекторы. Пятиградусный крен вроде бы опасности не представлял, но борта были пробиты в нескольких местах выше ватерлинии. Еще немного крена, еще немного воды в трюмах – и каждая дыра превращалась бы в большую неприятность.

А еще были разворочены трубы и трубки, пар сел, и идти крейсер мог только очень малым ходом. До Владивостока оставалось немного, но дойти туда шанса не было никакого.

И «Дмитрий Донской» тронулся, малым ходом, еще ближе к берегу. Тут японцы, явно не понимавшие, что происходит, начали минные атаки – а я, к этому времени спустившийся с новостями вниз, ничего об этом не знал, только слышал, как и все другие, возобновившиеся удары наших оставшихся орудий.

Но и этот бой крейсер выиграл. А ведь мы могли бы мгновенно пойти ко дну прямо в тот момент, со слабым шансом, оказавшись в воде, не попасть в течение, уносящее нас от берега.

Две уцелевшие шлюпки – это очень мало, а людей на борту у нас было чуть не восемьсот человек. Не помню, удалось ли нам на краткое время заснуть там, внизу, перед эвакуацией – видимо, нет. Медики и Вера что-то упаковывали, шатаясь от усталости, а наверху… наверху сначала повезли на берег ослябцев, не веривших, что они прошли целыми и второй ад. Потом настала наша очередь. Очередь поднимать вверх по трапам тех же людей, которых мы раньше спускали вниз и там делали с ними, что могли. Сейчас мы укладывали их на палубе и возвращались обратно, успокаивали тех, кто просил оставить их тут и не трогать больше, снова тащили людей, какие-то тюки и баклаги с жидкостями.

После раненых на берег перевозили спасенных с «Буйного», команду «Донского» – последней. Шлюпки делали свои рейсы туда и обратно, раз за разом. И один из таких рейсов оставил меня на берегу навсегда. Я был привязан к раненым, и обратно мне отправляться было нельзя, да я бы и не смог.