Мастер Чэнь - Девушка пела в церковном хоре [litres]

– Дегжим здесь, – говорила мне Вера. И потом говорила еще: вот это выбросить. А человека отвести – или отнести – и положить, дать воды.

Я не отвечал ей по сути ничего, только, сжав зубы, делал все, что было нужно.

– Нога есть, – сказал я Шкуре, когда он открыл глаза.

– А эскадры нет, – ответил он мне после долгой паузы – он долго щупал ногу, чтобы убедиться, что я его не обманываю.

Сигнальщики – только эти люди, не считая Лебедева или Блохина, могли хоть как-то представлять всю картину происшедшего.

И Шкура говорил мне, держа за руку: из девятисот человек команды броненосца «Бородино» спасся один, из семисот с «Наварина» трое. Первым перевернулся «Ослябя» – новенький, быстрый красавец, и это его корпус с ползающими людьми мы видели в волнах. «Орел», кажется, держался – как плавучий костер. Куда делись крейсеры, Федор не знал.

Этого не может быть, в очередной раз подумал я. Он путает. Скоро мы узнаем все как есть.

Потом, за месяцы в лагере, мы все говорили друг с другом, сравнивали картину, видную с «Орла», с картиной, понятной с «Донского». Все делали заметки и записи, а с нашего крейсера это был прежде всего Блохин. Мы знали, что быстроходная «Аврора» и другие крейсера ушли в американскую Манилу на юге от Цусимы. Обсуждали дикие слухи о том, что когда сдавались, когда спускали флаги наши оставшиеся корабли, то подошедшие к ним близко японские броненосцы оказались без царапины – это что, наши снаряды не разрывались?

Только в лагере все поняли, что произошло в целом. Рожественский вел эскадру на север, выстроив ее в медленно движущуюся крепость (то самое проклятье девяти узлов, больше которых не мог делать в том числе и наш крейсер). А японцы охватили голову эскадры, начиная с «Суворова», и откусывали эту голову по кусочкам, так, что наши задние корабли не успевали прийти на помощь головным, а один за другим попадали под общий огонь всей эскадры неприятеля.

Но тогда, на «Донском», я просто знал, что произошла какая-то необъяснимая катастрофа, хотя скоро все станет понятнее и намного лучше, чем я думаю.

Из того, что я видел и помню сам – вот только два эпизода, оба уже из второго дня сражения.

Сначала, к утру, загремел в очередной раз трап – мы знали это звук, он означал, что к нам несут новых пациентов. Но тут я увидел множество лиц не просто незнакомых, а еще и страшных – с остановившимся взглядом, несвязной речью, дергающимися щеками. И они, эти люди, были все мокрыми.

Это были те самые, которых я видел ползающими по перевернутому днищу броненосца «Ослябя». Я уже говорил, что в тот, первый день битвы наш корабль вовсе не шел по прямой – он делал странные зигзаги, останавливался… и часть этих движений была вызвана тем, что надо было подобрать пострадавших.

Я впервые научился различать, что такое люди с ожогами – потому что они дрожали, им все время было холодно. Вера превратилась в машину – она сортировала раненых на тех, кому помочь следует прямо сейчас, и тех, кого надо пока лишь попробовать успокоить. Она делала простые перевязки, и скоро я сам научился у нее многому – мазь, дезинфектант, бинт. Я бегал по кораблю, разыскивая сухую одежду. А от операционного стола непрерывно слышался прерывистый, напуганный вой – в том числе тех, кто еще только был с этим столом рядом и видел, что там происходило.

Последовала, почти сразу за первой, вторая сцена, я ее видел с верхней палубы, откуда провожал вниз последних ослябцев: наш крейсер стоит, рядом три миноносца, туда-сюда ходят катера, на одном из них наш доктор Тржемеский, который так в итоге и не вернулся. На палубе одного из миноносцев – как я потом узнал, «Буйного», в дрожащем свете фонарей – какие-то фигурки, стоящие и лежащие. Вот и все.

И только потом я узнал, что это было. Рожественский был ранен давно, по всей эскадре прошел сигнал, что командование он передает Небогатову, а во что превратился флагман «Суворов», я видел сам. Но адмирала вынесли на руках с гибнущего броненосца. И вот теперь одна из маленьких фигурок, которые я видел сверху – фигурка лежачая – это был он, наш бывший командующий. Он протянул руку, как я потом узнал, Баранову, командиру «Буйного», и сказал историческую фразу:

– Как нас раскатали!

История с адмиралом была долгая, в том числе потому, что этот миноносец тоже еле держался на воде. Сначала думали перенести Рожественского на наш крейсер, потом решили в пользу миноносца «Бедовый». Адмирал, как и множество прочих, в итоге тоже оказался у японцев в плену, потом вернулся в Петербург, все, с ним связанное, – сюжет длинный и печальный.