Мастер Чэнь - Девушка пела в церковном хоре [litres]

И вот сейчас японцы, до того взяв себе целую Корею, медленно продвигаются по китайской Маньчжурии, оттесняя с дороги наши десятки тысяч солдат, которые на китайской земле гибнут без смысла. Без смысла, потому что в отсутствии флота наши колонии обречены. А флот, изначально совсем не слабый и сместившийся было от Владивостока на юг, в наш – он же китайский – незамерзающий Порт-Артур, этот флот теперь уничтожен.

Наша эскадра туда не успела, застряв ровно на полпути, между Тихим и Индийским океанами.

Как и что мне говорить теперь читателям, так же, как и я, не понимающим, зачем теперь эскадра стоит у берегов никому не ведомого Мадагаскара?

И единственное, что мне приходило в эти дни в голову, – то, что мы, тысячи человек на усталых и потрепанных кораблях, есть и что мы так же, как и вся Россия, хотим знать, что со всеми нами будет дальше.

А дальше были события самые невероятные – но я в очередной раз долго не понимал их смысла.

Грохот пушек похож на звук рвущихся простыней, на тропическую грозу, на Путиловский завод с его цехами, пытался записать я. Но когда стреляют орудия твоего крейсера, тут другое. Ты ощущаешь корабль ногами и всем телом, ноги и все прочее – они уже привыкли к непрерывному и уютному шуму машин, а тут что-то дергается – дергается пол (он же палуба), стены (они же, кажется, переборки)…

Первое, что вы видите, приближаясь к броненосцу, – что это военный корабль, и он только военный. Орудия в походе зачехлены, пока не пробьют тревогу, но вы их не можете не видеть, они – главная черта, смысл этой горы толстого металла. А орудия на «Донском» – ну да, они есть, если присмотреться, но не то чтобы очень заметны.

Так было до тринадцатого января. А вот после что-то изменилось. Итак, с рассветом – в море, подальше от пальм и песка здешнего берега. Все стоят по местам, все посматривают на корабли впереди (а наш крейсер, как всегда, замыкает линию), все чего-то ждут. Кильватерная цепочка неуклонно движется вперед.

Но вот начинают рваться простыни на горизонте, а потом дергается и наш корабль. Я стою то в толпе матросов, то на мостике и делаю вид, что хоть что-то понимаю.

То есть я понимаю, что впервые за три с лишним месяца эскадра проводит артиллерийские стрельбы и что это важно. Но я ничего не вижу или не осознаю то, что вижу, и лучшее, что я могу придумать, – это изучать лица людей вокруг меня. Лица людей, отбирающих друг у друга бинокли и всматривающихся в расплавленное серебро зыби где-то на горизонте. Там, на поплавках, качаются почти неразличимые мишени…

И постепенно я начинаю понимать, что лица эти, закаменело обращенные к невидимым мне точкам вдали, мрачнеют все больше. А слова, которые при этом произносятся, не радуют и вовсе. Мои перебежки от матросов к офицерам картины не меняют. Потому что оптимизма не ощущается нигде.

– Ну, куда махнул. Да загрызись ты через… – Далее следовал длинный оборот, для приличного и даже неприличного журнала непригодный.

– Эх, недолет. Эх, перелет. Ну, теперь-то? И все одно мимо.

– У Кнюпфера с его орудиями гастроль с бенефисом. И пьеса что-то не играется. Оп… опять мимо.

– А между прочим, «Донской» наш дважды перевооружался; последний раз в учебно-артиллерийский корабль. Вот и видим ту самую артиллерийскую учебу в полный рост.

– Вы хотите, чтобы за три копейки вам было с бархатом. Крестьян по деревням набрали во все экипажи. И штрафных – от них радостно отделалось береговое начальство. Потому что агитаторы и смутьяны. Такой вот личный состав нижних чинов. Они орудие видят в первый раз. Да у нас, на «Донском», просто академия – штрафных и запасных минимум.

– А вы что думаете, вашбродь (это уже мне)? Снарядов, говорят, мало. А тут, чтобы приноровиться, все погреба надо потратить. А что япошкам останется?

Но погреба, как выяснилось, были ни при чем. Стрельбы велись в основном учебными болванками, и мы в этом убедились на собственных шкурах. Ну, то есть шкуры не пострадали, зато страху мы натерпелись.

Это было на второй день учений. Мы стояли на кормовом балконе, я не без любопытства наблюдал за перламутровым театральным биноклем Инессы, выглядывавшим из-под кружева ее выдающейся шляпы. Наблюдал и думал: да что я, собственно, на нее до сих пор дуюсь, она принесла мне мимолетную радость – и понесла ее потом Илье. И что же, тут повод для драмы? Надо заново подружиться со столь замечательной женщиной, потому что…

Странный, приближающийся шуршащий звук. Паника в глазах кого-то из лейтенантов. Грохот, треск, звенящий лязг. Мостик метрах в двадцати от нас – в развалинах. Часть палубы превращена в щепки.