Мастер Чэнь: Девушка пела в церковном хоре [litres]

– Господин Немоляев, вы слышите изменившуюся тональность этого урчания под ногами? Кажется, она означает начало нашего пути. Ну давайте же помашем хотя бы берегу, раз провожающих не видно и нам никто не ответит.

Взрыв – если это был взрыв – не произвел на нее никакого впечатления. Но я тогда и на этот факт не обратил внимания.

Рузская достает из рукава заранее заготовленный платочек, мне остается сдернуть котелок (на довольно неприятном ветре), и тогда несколько матросов на палубе – из тех, кто именно здесь «по местам стоит» – тоже пару секунд бодро треплют ветер бескозырками.

Рузская: я только что ей представился, абсолютно замечательная дама, как минимум сорока лет, то есть старше меня лет на десять, и от нее веет… властью, что ли. Спокойной и любезной властью надо мной и мужчинами вообще, достоинством, но не богатством – она едет к мужу-офицеру в Порт-Артур, так что она на этом корабле человек по деньгам и статусу понятный всем, в отличие от меня.

Я этой даме не очень интересен (пока?), но снисходительную доброжелательность она ко мне проявляет. Темные глаза посверкивают легким любопытством. Что еще? Нос. Красиво выгнутый, гордый нос. Какая она была лет десять назад – уж совсем хороша или наоборот? А впрочем, какая мне разница.

Кого, кроме нее, я еще знаю на крейсере: да ровно никого. Но придется узнать чуть не всех 23 офицеров и 492 нижних чина, потому что у каждого своя история, а истории – это то, зачем я отправился в путь.

И вот буксир уже тащит нас из гавани Либавы в более глубокие воды; и вот отдаляются и склады, и краны, и вагоны со всей России в этом новом Кронштадте – а он будет, и скоро; небо серо, дождик еле касается лица…

Мягкий ход волны, перед нами в двух кабельтовых (да, я уже знаю это слово – кабельтов) корма «Жемчуга», а впереди него волшебная, вызывающая общий восторг новенькая «Аврора»… И далеко справа, почти на горизонте – грозная вереница тяжелых, давящих волну броненосных чудовищ-близнецов – «Князь Суворов», «Император Александр III», «Бородино», «Орел», другие… я их всех путаю, но каждый матрос их узнает издалека и поминает вслух по имени обязательно; так будет вскоре и со мной.

Вот только взрыв этот – какая странная история, что там взорвалось, не бомбисты же это сделали… И не японцы – до них еще долгие, долгие недели пути… А странная она потому, что вот эта толпа полиции – с ней что-то не так. Откуда она вообще взялась?

Но тут Рузская, склонив ко мне на секунду поля шляпы, ушла, я двинулся следом в свою каюту (споткнувшись на железных ступенях вниз), там бестолково помялся, подумал – не пора ли обедать, или тут нужен какой-то сигнал, называемый, кажется, склянками. Вышел снова на палубу.

И понял, что хорошо бы присесть на что-то твердое и устойчивое, потому что палуба мягко наклонила меня к носу корабля и серо-лиловатой воде. Я быстро окинул взглядом тех людей на палубе, которые в отдалении как-то виднелись, – было ощущение, что для них происходящее нормально.

Думаю, вы уже поняли, что со мной было дальше – и длилось долго.

Не то чтобы я лежал, не вставая и не выходя из отведенной мне запасной офицерской каюты, на откидной кровати. То есть, понятно, лежал, рассматривал чистые эмалированные стены и круглый глаз иллюминатора, думал о том, что бывал в куда худших гостиницах. Пытался понять, тепло мне или холодно. Размышлял о том, что это жуткое качание во все стороны, пусть и не очень сильное, теперь будет всегда.

Хотя – качание или нет, надо хотя бы представиться капитану, до того роль дворецкого при моем вселении на крейсер играл какой-то юноша, видимо мичман. Одеться, пойти наверх… Не сейчас, не сейчас.

Но я и выходил, конечно. Потому что когда человека тошнит, он должен знать, где туалетная комната (оказалось, рядом). И где кают-компания, да просто место, где можно попить воды. Пресной, заметим. Рукомойник на палубе, который я ранее обнаружил, чтобы прополоскать рот, содержал что-то соленое.

В кают-компании обычно было пусто, но ближе к закату я нарвался на большой сбор веселых людей в черных тужурках (или это бушлаты?), и они посмотрели на меня с вежливым сочувствием.

Тут я понял, что эти люди ходят, разговаривают, едят как ни в чем не бывало; заметил, что Рузской не было, – сестра по несчастью? И решил, что, раз уж пришел, надо взять себя в руки.

– Немоляев, Алексей Юрьевич, э-э-м, сухопутная крыса, – представился я самому внушительному из всех бородачу (и почти не ошибся – он оказался вторым по рангу здесь человеком).