Иэн Макьюэн - Таракан [litres]

Канцлер герцогства Ланкастерского сказал:

– А что говорят французы?

– Густой туман, мелкая деревянная лодка, в двух километрах от берега, транспондер почему-то был выключен. Корабельный радар ничего не показывал. Данные наших ВМС и другие источники подтверждают все, что они говорят.

– Что ж, тогда все вполне ясно, – сказал министр юстиции.

Министр иностранных дел взглянул на свои часы.

– С минуты на минуту «Мейл» выбросит горячую новость на свой сайт. С патриотическим запалом. Скоро это разлетится по всему интернету. Скверная получается картина. Пятнадцать минут назад, пока мы тут сидели, кто-то бросил кирпич в окно французского посольства.

Выдержав паузу, он посмотрел на премьер-министра.

– Требуется заявление с самого верха. Чтобы прекратить это безобразие.

Все посмотрели на Джима, который откинулся на спинку кресла и произнес в потолок:

– Хм-м-м.

Бенедикт добавил мягким тоном:

– Плюс звонок французскому президенту, под запись?

– Хм-м-м.

Все смотрели и ждали. Наконец Джим вернулся в нормальное положение и кивнул секретарю кабинета, сидевшему, как обычно, в стороне от остальных.

– Если их будут хоронить вместе, я хочу быть на похоронах.

Министр иностранных дел начал говорить:

– Это может показаться слегка…

– Погоди. Лучше даже так. Если гробы прибудут вместе, а вы уж, бляха-муха, проследите за этим, я намерен быть там, на пристани, аэродроме, где угодно.

Пока остальные сидели не шевелясь, не столько от возмущения, сколько от изумления, министр иностранных дел дрожал мелкой дрожью. Казалось, он был готов встать, но взял себя в руки.

– Джим. Так нельзя.

Премьер-министр неожиданно повеселел и произнес в оживленной, игривой и насмешливой манере:

– Теперь, Бенедикт, по окончании этого заседания, ты завернешь за угол, в свой прекрасный офис, и сделаешь две вещи. Ты вызовешь французского посла и потребуешь объяснения. И скажешь своей пресс-службе об этом.

Министр иностранных дел сделал глубокий вдох.

– Нельзя играть в такие игры с Францией. Это наш очень близкий союзник.

– Погибли шестеро наших молодцов. Пока не доказано другого, я заявляю, что это подлое убийство.

Наконец министр обороны осмелился подать голос, хотя прозвучал он довольно жалко.

– Вообще-то данные адмиралтейства довольно однозначны.

– Адмиралы! Оппортунисты по большей части. Не сомневаюсь, у всех дома в Дордони.

Это вышло хорошо. Такой нефешенебельный английский уголок во Франции. За столом послышались смешки. Туго сжатые челюсти Сент-Джона намекали, что ему добавить нечего. Но премьер-министр продолжал буравить его взглядом еще с полминуты. Это произвело устрашающий эффект на остальных, в частности на Хамфри Баттона, имевшего популярность в стране за то, что был когда-то капитаном второго парашютного полка. Он с интересом рассматривал стакан воды перед собой, крепко сжав его обеими руками.

– С нами будут американцы, – сказал Джим. – У них особые чувства к Франции. Замечания? Хорошо. А теперь за дело, – он вынул из кармана клочок страницы, вырванной из журнала «Спектэйтор», на котором было что-то нацарапано карандашом. – Чтобы отметить День Р, мы выпустим памятную десятифунтовую монету. Я предлагаю эмблему в виде зеркального циферблата.

– Блестяще… чудесная идея, – таково было общее мнение.

Канцлер с трудом сглотнул и кивнул.

– Полагаю, со словами: «Сделай разворот», – сказал кто-то.

Премьер-министр обвел всех суровым взглядом, ища насмешника. Никто не улыбался.

– Еще какие мысли?

Мыслей больше не было.

– Дальше. Мы сделаем День Р национальным праздником. Рождественские дни, очевидно, не годятся, так что переношу на ближайшую дату в новом году, второе января. Возражения?

– Нет, – пробормотали они.

– Хорошо. Получается, это будет мой день рождения.

На это весь кабинет, кроме министра иностранных дел, принялся стучать ладонями по столу.

Премьер-министр с достоинством воздел длань, и в комнате стало тихо. В своей предыдущей, такой недолгой, жизни он никогда не испытывал подобной уверенности в своих силах. Ему казалось, что прошло уже пять лет, а не три-четыре часа после того, как он проснулся, в тоске и смятении, не в силах управлять ни единой своей конечностью или хотя бы языком. Вот что он читал на лицах своих коллег: он главный, он – это сила, за этим столом и для всей страны, и не только. С трудом верилось в это. До чего же волнующе. Интригующе. Ничто не может встать у него на пути.