Вениамин Смехов: Аллергия

Успокоилась, и разошлись.

«…Бездельники они, эти ваши «добрые люди»! Неблагодарные, безродные, невоспитанные плебеи!

Какой дурак писатель придумал, что герои – это слабаки, мечтатели, небожители? И значит, сильные люди, знающие всему цену, не дающие себя в обиду, это плохие, да?

А войну кто выигрывает, а революции? Мечтатели ваши? А страну от разрухи, от разброда подымает до мировых стандартов – кто? Небожители?! Я ведь не на Камчатке и не в облаках витаю, я, вся кругом больная, двух детей на ноги поставила, мужика деревенского в художника превратила, одна за двоих двадцать лет все удары принимаю – и кто я после всего этого?

А я после этого для ваших «добреньких» теляточек-небожителей, конечно, знаю – кто! Я – цепкий мещанин, жестокий прагматик, буржуй-накопитель и т. д.

Господи! Как несправедлива ложь человеческая!

А вы знаете, что этот добряк сотворил? Ему надоело трудиться на жену и детей, а в переводе на приличный манер это называется «устал от соучастия в буржуазном накопительстве, устал потакать жене-собственнице» – и что же он сотворил? Хотите историю почище сказки? Зять ваш устроил пожар, он сжег всю лабораторию, он дотла спалил тысячные приборы, все свое состояние, Гоголь самодеятельный! Да-да! И слабаки бывают способны на подвиг! И я бы его, может, даже бы и уважать начала – черт с ним, хоть за первый в жизни личный поступок. Не позволил! Не дал в себе мужика почувствовать! Сам переступил через порог, и сам же скапустился: аллергию признали врачи! Софья Семеновна из диспансера, своя баба, честно мне сказала: помрет он, паршой покроется, гони его от его места преступления, меняй ему климат – глядишь, и думы поменяет, чесотка кончится, обмороки пройдут…

Пишу вам, а напротив – он. Жили мы вместе, а выходит – все врозь. Был чужой мужичок, все получил от семьи, вырос в человека и сам придумал расчет: пожар вместо благодарности, чесотка вместо честного труда».

…А за окошком поезда – дождик закрапал…

– Этого еще мне не хватало! Скоро выходить, чего доброго, простужусь перед поездкой, ах ты, черт возьми…

– Лер! – вынырнул Дима из воспоминания. – Лер, а ты что все «я» да «я»' А если мы оба простудимся?

– Чего? – она сгримасничала на него, как на Чебурашку. – Я – это я, а ты – это ты… Ну?

– Вот тебе, Лера, и «ну»! – это вдруг в нем возник юморист-затейник (как вскоре выяснилось, совсем некстати). – Я говорю: что ты всё «я» да «я»! Да ты ж, Лер, не одна на свете! Ты попробуй хоть раз «мы» скажи: «Мы с тобой, Щелкунчик, простудимся, боюсь» – и увидишь, как хорошо будет…

– Чэво?! – это она придвинулась рассмотреть Чебурашку. – Ну-ка, ну-ка, мямли до конца!

– Зачем это мямлить, я тебе сочувствую, и все. Сказала бы «мы», другой раз – «мы», третий раз – «мы», глядь – и уже веселее. Ты оттого никогда и не веселая, а только во, – он указал на придвинутое лицо и удачно его скопировал, – «чэво?», «дрянь», «все сволочи»… – Дима захохотал и полез было обнять жену – мол, как я тебя дружеским шаржем-то…

Гром и молния! Разверзлись жерла дремавших орудий. Разворот, прицел, огонь из всех берданок… Словесные снаряды – осколки в мозгу: «…раздило… онок! учка… ребло… лемени… рнуло… орник!…»

Зверя разбудил. Счастлива мама, никогда не догадается, как ее сына:

– ..очный… рчок… ухлый… велый… рять… ня… удет… рянь… ошь… усь… учий!

…Да, мама, нету такой фантазии, чтобы…

– …мызник… тлый… ойки… рести… возный… укча… онял?! Рянь… учая?!

…«Онял, онял», душа моя!… Нету фантазии у матерей, бог их хранит – не услышит мама этого оперного водопада…

И что страшнее всего в ее гневе – это поиск живой боли. Кричит, рычит, но ясно чует – слова не ранят мозолистые перепонки. И тут орудийный перерасчет, поиск нехитрый – чего более всего боится нежная душа? Дверь купе – хрясть! Нараспах! Всем, всем, всем! Говорит и показывает разгневанная жена…

– Ах ты гнилушка аллергичная! Он еще издевается над женой! Да не ежься, не ежься, мещанин мамкин, пенек поселковый! Пусть люди слышат, с кем едут! Он жену в гроб вгоняет, детей по миру расшвырял, бездельником заделался, в нищету семью вогнал – ах, у него чесотка, волдыри от фотодела, обрадовался, сутенер, на чужой шее родной жены… Тьфу, заговорилась, черт облезлый, тунеядец волдырявый, над женой издевается, слышите?! Она его корми-пои, детей расти, а он шасть под мамину юбку – Митрофанушка безродный! Вот, вот, вот он, любуйтесь, пассажиры, знаменитый фотокор, оправдал вековую лень, мерзавец, сам сжег свою лабораторию, наврал, что несчастный случай, обложился справками про аллергию и шасть – на печку к мамуле, разоритель семьи!…