Юрий Мамлеев: Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы

— Неужели ты думаешь, что я не верующий? — спокойно и высокомерно спросил он, и слезы исчезли в его глазах. — Я верю, но не в этом дело.

— Что ты говоришь, как же не в этом дело?! — вскричала Люда.

— Я умираю, умираю! — закричал вдруг Леонид, и он, вскочив со стула, опять забегал по комнате, крича так, как будто вера — это одно, а его смерть — совсем другое. Кончил кричать он как-то мертво и пусто, сел, выпил чай из блюдца и захохотал.

Люда в ответ тоже захохотала. Так и хохотали они, брат и сестра, одни в этой комнате.

— Ты знаешь, — прервав, начала Люда. — Одному моему приятелю удалось съездить в Индию, и он встретил там Гуру. Учитель спросил его, что он больше всего боится в жизни. Мой приятель ответил, что смерти. В ответ индус так захохотал, просто невероятно, он хохотал почти четверть часа, настолько ему было дико — что человек боится такой ерунды, такого простого перехода, как смерть.

— Лучше бы он хохотал не над смертью, а над жизнью, — мрачно ответил Леня. — Все равно для меня смерть — загадка и ужас, пусть хоть вся Индия хохочет над этим! А вот над жизнью пора, пора уже давно похохотать, Люда…

— Да, непонятно еще, над чем и почему этот индус смеялся, — заметила Люда. — Потому что другой индус, которого встретил там мой приятель, на вопрос о смерти только молчал, и серьезно так молчал, чтобы понятно было, что есть в смерти какая-то «заковычка»… А впрочем, темна вода, кто его знает…

— Да что ты все о смерти и о смерти, — огрызнулся Леонид. — Как будто у тебя диагноз, а не у меня. Над жизнью хохотать надо — вот над чем! Вот что непонятно.

— Да не вместим мы этого никогда, Леня, — миролюбиво отметила Люда, прихлебывая чай. — Не вместим. Блок, величайший поэт нашего века, но все же не выдержал, помнишь: «Пускай хоть смерть понятней жизни…» Где уж другим выдержать.

— Да что ты мне все о поэтах. Были ли они, не были… У меня свой талант есть. Свой! — вдруг закричал, покраснев, Леонид. — Свой талант! И что, что, что мне делать?!

— А я хочу, — ответила Люда, — хохотать над жизнью. Что еще остается делать?!

— Хохотать на том свете будем! — внезапно раздался громкий голос за дверью.

Леонид вздрогнул, в двери стукнули, потом она распахнулась, на пороге стоял сосед-толстун с бутылкой водки в руках. Звали его Ваней.

— Все диагнозы — к чертям! — заорал он. — Эх, жить будем, гулять будем, а смерть придет, выпивать будем! — лихо пропел он и, подбежав к Леониду, поцеловал его в ухо. — Не бойсь, Леня! Все одолеем! — добавил он.

— Ваня, уймись, — произнесла Люда.

Но Ваня не захотел униматься, от его жирно-веселой прыти дым стоял столбом по комнате. Все-то он опрыгивал, все-то он осматривал, до всего ему было дело.

Тут же налил ошеломленному своею смертью Леониду полстакана крепчайшей водки — 56 градусов — и Люде тоже капнул в стакан.

— За смерть, за жизнь, за их единство! — хохотнул Ваня, поглаживая брюшко.

— Сколько же стаканов еще мне осталось, — проговорил Леонид.

Было такое впечатление, что весть о близкой смерти камнем лежит на его сердце, но в то же время он как будто имеет еще какую-то заднюю мысль или даже гипотезу, от которой только — осуществись она — сплошное веселие должно сотвориться на земле, если, впрочем, от нее что-либо останется… Но это было только впечатление. И что-то непонятное оставалось в Леониде — так чувствовала Люда.

Вдруг присмиревший было Леонид вскочил:

— Да что же мы сидим на одном месте! Как Обломовы какие-то! — вскричал он. — Вперед, вперед, навстречу…

Все подскочили. Наскоро допили разлитую водочку, бутыль захватили с собой — и вперед, вперед, на общение; может быть, думала Люда, они найдут того, кто откроет им все. Именно все. Сердце ее билось, колени почему-то дрожали, ей было жалко братца почти как себя, и в то же время появилась странная надежда встретить людей, которые если и не откроют «всё», то поймут и обласкают. Ум ее метался от одной мысли к другой.

Выбежали — все трое — во двор, и уж неизвестно было, кто чего ожидал. Люда вроде бы вела их по направлению к дому, где жил один таинственный эзотерик, но она знала, что его сейчас нет в Москве, и вела просто так, не зная куда. Они шли уютно-заброшенными дворами, попадались им по пути странные ангелоподобные русые мальчики и девчонки и потом малыши, играющие в прятки. Их ответы на вечные вопросы были еще впереди. На скамейках, недалеко от них, застывали 80-летние старушки, с погасшими, но еще загадочными глазками: эти, если и знали кое-что, уже не могли ничего выговорить; высох язык, ушли в небытие губки, ум исчез в одну точку…