Ёру Сумино - Хочу съесть твою поджелудочную

Если это, по её словам, и есть общение, то я точно хочу жить, ни с кем не связываясь. Пусть у всех заболят поджелудочные и все умрут. Даже нет — я их съем. Я, единственный на свете достойный человек, съем у всех поджелудочные.

Чувства неожиданно легко перетекли в действия.

Наверное, от вскипевшего гнева у меня заложило уши, и потому я не услышал вскрик Сакуры.

Я вцепился ей в плечи и повалил на кровать.

Прижав её к кровати, я отпустил плечи и перехватил руки, не давая вырваться. Я ни о чём не думал.

Осознав, что с ней происходит, Сакура немного подёргалась, затем сдалась и посмотрела на меня. На ней лежала моя тень. Я, как и всегда, не знал, что сейчас выражает моё лицо.

— [ Мой друг ]?

Она растерялась:

— Ты чего? Отпусти, мне больно!

Я молчал, не видя ничего, кроме её глаз.

— Это была шутка! Мы же всегда так развлекаемся!

Когда я сочту, что удовлетворён? Я и сам не знал.

Я ничего не говорил, а её лицо, обретшее за жизнь, полную общения с людьми, богатую мимику, непрерывно менялось.

Она смеялась:

— Хе-хе, решил подыграть моей шутке? Удивительно получать от тебя дополнительные услуги! Но уже хватит, отпускай.

Она недоумевала:

— Слушай, да что с тобой? Ты на себя не похож! Такие выходки не в твоём духе. Отпусти!

Она злилась:

— Прекрати немедленно! Разве можно так поступать с девушкой? Быстро пусти!

Я не сводил с неё пристального и, пожалуй, как никогда бесстрастного взгляда. И она не пыталась от него увернуться. Мы играли в гляделки на кровати — куда уж романтичней.

Наконец Сакура тоже затихла. Лишь стук ливня за окном, казалось, звучал осуждающе. Что говорили обо мне её дыхание и моргание глаз, я не понимал.

Я неотрывно смотрел на неё. Она неотрывно смотрела на меня.

И потому я заметил сразу.

На глазах безмолвной девушки с застывшим лицом выступили слёзы.

В тот же миг мой непонятно откуда взявшийся гнев растаял, будто его и не было.

С души свалился камень, и вместе с тем откуда-то изнутри поднялось сожаление.

Я наконец тихонько отпустил руки Сакуры и встал. Она следила за мной бессмысленным взглядом. Едва это поняв, я больше не мог смотреть ей в лицо.

— Прости…

Ответа не последовало. Она оставалась на кровати. Лежала в той же распластанной позе.

Я поднял с пола свои вещи. И, спасаясь бегством, потянулся к дверной ручке.

— [ Жестокий одноклассник ]… — раздалось у меня за спиной, и я, секунду поколебавшись, не оборачиваясь, отозвался:

— Прости. Я уже ухожу.

С этими словами я открыл дверь комнаты, где, наверное, никогда больше не появлюсь, и поскорее сбежал. За мной никто не погнался.

Сделав несколько шагов под дождём, я сообразил, что у меня мокнут волосы. Не спеша раскрыл зонтик и вышел на дорогу. От асфальта поднимался запах летнего дождя. Обругав себя за желание обернуться, я зашагал дальше, вспоминая путь до школы. Дождь усиливался.

Я размышлял. Ко мне наконец вернулась способность рассуждать хладнокровно.

Чем больше я думал, тем реже находил в душе хоть что-то, отличное от сожаления.

Что же я натворил? Я полностью в себе разочаровался.

До этого я и не знал, как сильно можно ранить человека, если направить на него свой гнев. И как сильно это может ранить меня самого.

Видел её лицо? Видел слёзы? Чувства рвались наружу. Точнее, одно — досада.

Я заметил, что крепко стискиваю зубы. А заметив, осознал, что у меня болят дёсны. То, что пришёл день, когда отношения с другим человеком причинили мне боль, сводило меня с ума. Но я не настолько лишился рассудка, чтобы считать эту боль своим наказанием. Этим мои грехи не смоешь.

Розыгрыш Сакуры послужил отправной точкой. Он задел мои чувства. Это факт, но этим фактом нельзя оправдать применение грубой силы. И неважно, входило это в её намерения или нет, — я обиделся. Обиделся. Обиделся? На что? Я вспоминал её аромат и стук её сердца, но всё равно не видел смысла. Я просто не смог её простить. Ранил её из-за чувств, не поддающихся логике.

Я петлял между большими домами. Будний день, время после полудня. На улице никого.

Если я вдруг исчезну, никто, пожалуй, и не заметит.

Вокруг стояла тишина, располагавшая к подобным размышлениям, и потому я испугался, когда кто-то окликнул меня из-за спины:

— [ Незаметный одноклассник ]!

Спокойный мужской голос. Я тут же обернулся и увидел своего одноклассника, стоявшего под раскрытым зонтом. Я заметил его, только когда он произнёс моё имя. Кое-что в нём меня удивило. Во-первых, что он вообще ко мне обратился. Во-вторых, в моём представлении с его лица никогда не сходила любезная улыбка, но сейчас на нём застыло выражение, похожее на злость.